— Мне показалось, Вечорка сказала, первым давать ячменное. Да что там теперь говорить. Натворил я дел, — сокрушенно махнул рукой Петька.

— Не расстраивайся, только, смотри, больше не перепутай, — сказала Даша.

От ее испуга не осталось и следа. Она была рада, что сидит к Петьке спиной. Впервые в жизни Даше было трудно посмотреть брату в глаза.

— Эх, Дашка, молодчина ты у меня! — похвалил ее Петька.

Даша наклонила голову, пряча улыбку.

Если бы в подземном царстве светило солнце, и Дашина тень не пряталась скромно в вечных сумерках, дети заметили бы, что она поблекла. Зато пятно едва уловимой тени, следовавший за детьми по пятам, потемнело.

Между тем дорога опять вышла к развилке. Конь остановился. Он захрапел и забил копытом, словно собираясь сделать отчаянный прыжок. Двоедушник скакнул на восток, но будто невидимая преграда встала на его пути. Он вздыбился. Дети едва удержались в седле. Как и в прошлый раз на перепутье, коня словно раздирали две силы, одна тянула его направо, другая — налево. Двоедушник рвался на восток, бока его покрылысь пеной, но задние волчьи ноги упирались и тащили его на запад. Вдруг оттуда, с западной стороны, донесся едва различимый звук: не то протяжный стон, не то подвывание. Скакуна словно подкосило. Конь сдался, волк победил. Двоедушник тряхнул гривой и галопом поскакал на запад.

Узкая тропа вилась меж деревьев-корней и, казалось, ей не будет конца. Чащоба зловещей стеной обступала всадников со всех сторон. Конь перешел на трусцу. Внезапно впереди, меж стволов, забрезжила проплешина. Двоедушник остановился, как вкопаный, и, подогнув передние ноги, встал на колени, будто предлагал детям спешиться.

— Станция Березайка, кому надо вылезай-ка, — мрачно пошутил Петька, слезая с коня. — Пойдем, поглядим, что там такое.

Он помог Даше спуститься на землю и взял двоедушника под уздцы. Дети сошли с тропинки и, прячась в зарослях, стали осторожно продвигаться вперед. Конь послушно ступал за ними. За деревьями показался унылый пустырь, посреди которого одиноко стояла огромная пятистенная изба. Продираясь сквозь густую поросль корней и стараясь держаться подальше от открытого места, дети и конь подошли к избе как можно ближе. Завеса из переплетающихся корней скрывала нечаянных гостей от чужих глаз, зато Петьке и Даше было видно и слышно все, что делалось возле дома.

Из избы донесся плач младенца.

— Там маленький, — удивленно прошептала Даша.

— Сам слышу. Только я думаю, что это не нашего ума дело, — отрезал Петька.

Вдруг мрачное безмолвие леса нарушило кукование кукушки. Крик птицы казался одиноким и тоскливым. Кукушка словно жаловалась на то, что заблудилась в этой зловещей молчаливой чащобе. Но вот на ее зов эхом отозвалась другая, третья… И тотчас лес ожил кукушиными криками.

— Ку-ку, ку-ку, ку-ку, — доносилось со всех сторон. Кукушки перекликались, вторили друг другу, как будто вели нескончаемый спор, кто больше лет насчитает. Голоса их приближались, и вскоре дети отчетливо услышали шум крыльев. Со всех сторон к избе слетелись кукушки и с унылыми криками закружили над пустырем.

— Петь, чего это они сюда слетаются? — с опаской спросила Даша.

— Откуда я знаю? Может, у них тут гнездо, — огрызнулся Петька.

Как легко и просто все казалось, когда они верхом на двоедушнике выехали из Царства Вечного Заката, и как страшно и неожиданно все оборачивалось теперь. Коварный и жестокий лес не отпускал путников, готовя для них все новые испытания. Прячась за ветками-корнями, ребята наблюдали за избой.

Кукушки одна за другой подлетали к лежащей посреди двора дубовой колоде и ударялись о нее крылом. Головы птиц превращались в человеческие. Вскоре над избой кружила стая безобразных существ с туловищами птиц и головами уродливых старух. Кукушиные крики перешли в пение:

Гули-гули гушеньки

Гуляли кукушеньки,

Во чужие гнездышки

Детушек бросали.

И по доброй волюшке

На сиротску долюшку

При живой при матушке

Деток обрекали.

Эх, гульба-гуленочка,

Сколь вилась веревочка,

К старости кукушеньки

Вспомнили о чадах.

Где же вы, кровиночки,

Доченьки и сыночки?

Нет в гнезде кукушеньки

Ни тепла, ни лада.

Гули-гули гушеньки

Гуляли кукушеньки,

Славно пировали,

Да деток прогуляли.

Женщины-птицы слетели вниз и ударились оземь. Стон прокатился по лесу, и вместо птиц, откуда ни возьмись, появились страшные, горбатые, грязные старухи.

— Бабы-еги, — испугалась Даша.

— Ничего себе, да их тут целая орава. Наверное, от такой прорвы у избушки курьи ножки отвалились, — едва слышно проговорил Петька.

Между тем старухи, суетясь и толкаясь, поспешили в избу. Вдруг одна из них застыла на пороге и, медленно обернувшись, огляделась. Ее маленькие злобные глазки буравили обступающую пустырь чащобу. На мгновение Петьке показалось, что взгляд ее остановился как раз на том месте, где они прятались. Петька обмер.

Старуха была на редкость безобразна. Сизый нос ее свисал до подбородка, почти прикрывая шамкающий беззубый рот. На кончике носа торчала огромная бородавка, из которой рос пучок седых волос. Грязные космы патлами торчали в разные стороны. Одежда свисала неопрятными лохмотьями. Ведьма постояла на пороге, вертя носом, словно принюхиваясь, а потом вытерла руки о замусоленный передник и вошла в избу вслед за остальными.

— Фу, я уж думал, она нас заметила, — с облегчением выдохнул Петька.

В это время из избы опять донесся плач младенца.

— Петь, я боюсь. Поехали дальше, — шепотом взмолилась Даша.

— Можно подумать, это от меня зависит, — разозлился Петька. Он укоризненно посмотрел на двоедушника. — Ну чего ты нас сюда притащил?

В ответ конь-волк посмотрел на Петьку кроткими темными глазами и, опустив морду к черной растрескавшейся земле, пошевелил губами, словно щипал траву.

— Неужели опять проголодался? — удивился Петька.

Конь молчаливо кивнул головой.

— Все, Дашка, застряли, — сокрушенно произнес Петька. — Придется дожидаться, пока старые карги не улетят. Тогда поищем, чем накормить этого обжору.

— А вдруг они совсем не улетят? — забеспокоилась Даша.

Тут дверь избы отворилась. Старухи вывалили во двор и окружили колоду. Одна ведьма тащила ворох грязного тряпья. Она опустила его на колоду и выпростала из тряпок младенца.

— Что ж ты, малый, криком заходишься? Али мы тебя не нянчим, не лелеем? — проквохтала она и сделала младенцу «козу» скрюченными иссохшими пальцами.