– Высвистали из дома Цыпко. Сейчас оформляет протокол задержания. Завтра с утрева едет в суд за арестом, – сообщил он в завершение. – Вот теперь, Илья Викторович, пазл и впрямь собран накрепко. Конец.

В голосе его сквозила усталая гордость человека, завершившего тяжкий труд.

– Мрачный конец, – согласился Гулевский.

После этого думать о работе он уже не мог. Мысли неотвязно крутились вокруг Егора Судина. И всякий раз отступался не в силах поверить, что повод для убийства ближайшего товарища мог быть столь ничтожен. Узнав утром, что к гибели Кости причастен лучший друг его, Гулевский придумывал объяснения: ревность, ссора, состояние аффекта. Разгадка оказалась куда прозаичней, и оттого страшней. Понятно, что возможное разоблачение грозило начинающему корыстолюбцу серьезными неприятностями. Да и сурового отца с детства боялся. Но тот же отец оставался и надежнейшим его тылом. Стоило повиниться перед ним, и, хоть со скандалом, но проблема разрешилась бы.

Этот же вопрос: «Почему не побежал с повинной к отцу? Уж наверняка отмазал бы», – Егору задал Стремянный. Тот, хоть и напуганный смертельно, снисходительно усмехнулся:

– Еще б не отмазал! Только после бы зачмырил! Засунул в какую-нибудь лажовую дыру, из которой потом годами выбирайся. А я только-только коны наладил! Первое «бабло» пошло.

* * *

Опустела Академия. Прекратился непрерывный стук дверей, утихли голоса в коридоре. Пробежали через двор, кутаясь в шинели, слушатели, – засиделись в библиотеке ДСП перед экзаменом. Последними ушли продавщицы военторга. Эти ежемесячно, боясь недостачи, проводили внутреннюю инвентаризацию.

Гулевский застыл у окна. Во тьму погрузился центральный корпус. Лишь на первом этаже – бледный отсвет от дежурной части. Внезапно колодезная тишина нарушилась далеким, нарастающим, будто цунами, гулом. Гул начал расслаиваться на голоса, задробили каблуки по ступеням. Гулевский глянул на часы, отстучавшие полночь. Ночная депутация предвещала недоброе. Отчего-то подумалось, что так, затаившись за шторами, ждали сталинских арестов.

Многоголосье накатило на порог кафедры и – раскололось на отдельные, зализанные звуки.

– Ждать здесь! – послышалось повелительное. Дверь распахнулась, втиснулась округлая, коротко стриженая голова, внимательным взглядом отсканировала помещение, отпрянула, и в кабинет вошел Юрий Михайлович Судин.

«Будет дежа-вю», – Гулевскому припомнился далекий, девяносто восьмой год.

Судин и впрямь, как когда-то, захлопнул дверь. Провернул задвижку, дёрнул, убеждаясь, что запер, и, казалось, начал валиться на колени. Но – может, тоже вспомнил о первом визите или краем глаза уловил ожидание в глазах хозяина, – передумал и тяжко опустился на краешек стула.

– Подлец! Мир такого подлеца не встречал! – взрыднул он. Скорбно глянул на Гулевского. – Спроси, на чем упустил, когда переродился, сам себя спрашиваю и – не отвечу. Один раз в школе лобзик украл, – выпорол как сидорову козу. Казалось, на всю жизнь охоту отбил. А тут…Стыд-то какой!

Гулевский сидел пришитый к креслу, стараясь угадать, что будет дальше.

– Спрашиваю: зачем, подонок?.. Я только что из тюрьмы, – объяснился Судин. – Оказывается, на томографах решил наварить. Все они нынешние молодые таковы. Хочется в два горла жрать. Вот и не брезгуют ничем. Ладно, нашкодил по жлобству! Так приди ко мне, подонок, повинись! Ведь всему есть цена. Стоило ли оно того, чтоб друга?.. Я понимаю, если б что серьезное… Но убить не хотел, тут ему верю. На это другая смелость нужна. А этот… Дрожит, мерзавец, морда перекошена, сопли со слюной текут и только одно бормочет: «Папулечка, спаси». Здорово, кстати, костоломы ваши его застращали. Ну, да не в претензии. Может, и на пользу. Я уходить, а он обхватил колено: «Папочка, миленький! Не оставляй, родименький!» Как пацаном при порке. Был трусом, им и остался. Веришь: пистолет в руку и – на месте б положил, чтоб без позора!

Пытливо глянул на закаменевшего Гулевского. Выдохнул тяжко:

– Конечно, что тебе до моих оправданий? – Он вытащил из кармана бутылку коньяка, резким движением свернул пробку, вопрошающе приподнял, ослабил узел галстука и – припал к горлышку. Тщательно выбритый кадык поршнем забегал над белоснежным воротничком. Осушив треть, робко протянул Гулевскому.

– Выпей, – попросил он. – По сути оба сыновей потеряли.

Лицо Гулевского перекосило. Судин неохотно поставил бутылку на стол.

– Что ж? Так и слова не скажешь? – укоризненно произнес он. – Ведь специально через пол ночной Москвы крюка дал. Потому что хоть и сволочная ситуация, а выпутываться из неё придется. Я тебя понимаю. У самого всё вот здесь… – Судин ткнул себя в грудь. Голос его булькнул. – Но не могу я позволить собственного сына, пусть подонка, но единственного, отдать на публичное поругание. Мать моя, бабка его, внучонком живущая; только после ишемического криза выходили. О жене, считай, молчу. Как думаешь, что с ней станет, если узнает? Котька твой мне самому всегда симпатичней моего стервеца был. Но Костя мёртв. И это невосполнимо.

– Он не только моего сына убил, – напомнил Гулевский.

– Ну, с остальными-то я разберусь, – отмахнулся Судин. Выжидательно замолчал.

– Что вы от меня хотите? – Гулевский неприязненно прищурился.

– Да в том-то и дело, что ничего особенно не хочу. Приехал, потому что не мог за негодяя сына не повиниться. А порешать я и сам всё порешаю.

Глубокие морщины на лбу Гулевского задвигались, будто волны в предгрозовую погоду.

– Что значит порешаю?

– Это значит, Илья Викторович, что сын ближайшего к президенту человека не может оказаться отравителем и бандитом, – снисходительно объяснился Судин. – Политически не может. Сбить кого-нибудь по неосторожности – бывает, превысить пределы необходимой обороны или даже в состоянии аффекта – еще куда ни шло. Но чтоб в банде. Тем более немыслимо, чтоб орудие преступления поставлялось по сути Управлением делами президента. Кто ж на такое согласится?.. Зато обещаю: я своему стервецу такую жизнь обеспечу, что тюрьма и колония в сладких мечтах сниться будут. Засуну в какую-нибудь дыру в Африке. Глядишь, еще и сгниёт от малярии или гепатита. Но – сгниет-не сгниет, – ты о нем больше не услышишь.

– Ваш сын уличён в организации убийства и пособничестве банде серийных убийц, – холодно напомнил Гулевский. – Уличён в полном объеме совокупностью неопровержимых доказательств, закрепленных в уголовном деле. Теперь им займется закон!

– Закон – не проблема, – нетерпеливо рубанул Судин. – Зря, что ль, хренову тучу их нагромоздили?

– Даже так? – поразился Гулевский. – И как же вы думаете всё это… провернуть?

– Я-то с чего над закорючками думать должен? Вон сколько вашего брата с этого кормится. Сами что надо подберут, разъяснят и применят.

– Мерзавцы! Да вы же – мерзавцы! – облокотившись локтями о стол, Гулевский подался вперед.