– Я понял, госпожа…

Рустему-паше удалось найти банщика, который делал массаж в хаммаме шехзаде Мустафе, когда тот приезжал в Стамбул. Хасан изумился:

– Простите, паша, но зачем вам знать?

– У тебя слишком длинный язык, где не нужно, посмотрим, так ли он длинен в нужную минуту. Говори, если знаешь!

Банщик на несколько мгновений задумался, видно, вспоминая.

– У шехзаде был шрам на предплечье – след от удара мечом. Он тренировал удары и поскользнулся… Некоторое время даже в хаммам ходить не мог.

– В каком возрасте? Я такого не помню.

– Это случилось уже в Манисе. Я просто шрам видел.

– На какой руке?

– На… левой.

– Больше ничего?

Банщик еще подумал, но покачал головой:

– Нет, паша, если что-то и есть, то я не видел или не помню.

Итак, поймав самозванца, следовало убедиться в отсутствии шрама на его левом предплечье.

Кара-Ахмед-паша страшно нервничал, если те, кто выполнял его поручение в Румелии, сделают что-то не так, может случиться беда.

В Румелию ловить самозванца отправился Рустем-паша, это, якобы, приказ султана. Мало кто поверил в то, что Повелитель приказал так, но спорить почему-то не стали. Кара-Ахмед-паша тоже. У него была своя причина для молчания.

Не успел Рустем-паша отбыть, как по рынкам Стамбула прокатилось: в Румелию ездила Махидевран Султан! Кто лучше матери сможет определить, ее ли это сын? Материнское сердце не солжет, оно и в рубище узнает своего сына-падишаха, и в золотой одежде разглядит сына-бедняка.

Стамбул гудел, слухи ходили один другого нелепей. Говорили, что Махидевран, увидев небесное знамение над могилой Мустафы в Бурсе, приняла решение самой идти в Румелию, якобы, Мустафа позвал ее к себе в этом видении, сказав, что жив и жаждет встречи. Махидевран Султан пешком прошла тяжелый путь, увиделась с этим человеком и по ей одной известным приметам определила, что это не двойник, а настоящий шехзаде, чудом избежавший смерти. Сын сказал заветные слова, материнское сердце подтвердило, что это он.

Дальше больше, слухи росли, как снежный ком, через несколько дней уже оказывалось, что и внук султана тоже спасся, а их могилы пусты!

А потом и вовсе сочинили, что Махидевран Султан вернулась в Стамбул, чтобы перед Повелителем свидетельствовать, что он приказал казнить двойника, а Мустафа жив. Мол, Повелитель знал, что это двойник, сам велел сыну бежать, чтобы не попасть в лапы ведьмы Хуррем!

Но Хуррем сумела расправиться и с Махидевран тоже, мать Мустафы умерла с улыбкой на устах, сказав, что нашла сына живым и встретится с Повелителем в раю.

Чем нелепей слухи, тем охотней им верят. Никто не подумал просто съездить в Бурсу или поговорить с теми, кто только что оттуда, узнать верно ли, что могилы вскрыты и пусты. Никто не задумался, что от Бурсы до Румелии и гонцы на хороших лошадях не один день скачут, а уж женщине пешком пройти этот путь туда и обратно совсем не под силу.

Никто не спросил, зачем Мустафе бежать из Эрегли от Хуррем, которая в то время находилась в Стамбуле и почему султан не мог защитить собственного сына?

Зато теперь внезапная болезнь Повелителя, только что с победой вернувшегося из похода, стала казаться крайне подозрительной. Понятно, эта ведьма решила отравить султана, чтобы посадить на трон своего сына Селима!

Тут молва заколебалась, потому что Селим в Стамбул не приехал, как и Баязид. Оба наследника оставались в своих санджаках, что мало походило на стремление быть рядом с троном, чтобы вовремя на него сесть после смерти Повелителя.

Тогда пополз другой слух: султанша решила посадить на престол сразу малолетнего внука, чтобы править самой. Потому сыновья и опасаются собственной матери, не приехали в Стамбул. Ведьма она и есть ведьма.

Воспользовавшись минутой, Нурбану подхватила Мурада и увезла его в Манису. Роксолана только рукой махнула: пусть едет, ее ничто не волновало, кроме жизни Сулеймана. Даже делами занималась скорее по привычке.

Иногда накатывала смертная тоска, хотелось выть из-за безвыходности положения, но даже этого нельзя. Закусывала край яшмака и подолгу сидела у постели мужа, даже не вытирая крупные слезы. Почему судьба так жестока к Сулейману, за что его так? Он старался править справедливо, не рубил головы налево и направо, не карал без причины, зато поощрял, заботился и награждал. Был щедрым и справедливым, скрытным быть его заставляла жизнь…

Но вот уже которую неделю находится между жизнью и смертью. Даже если выживет, Хамон сказал, что возможна неподвижность…

Снова брала его теплую, такую живую, но безвольную руку в свои руки, горячо шептала:

– Ты справишься, ты со всем справишься…

Потом горько вздыхала:

– Только простишь ли ты меня за своеволие?

Роксолана уже не могла сидеть круглые сутки в спальне Сулеймана, оставляла его иногда на Михримах, но чаще на Иосифа Хамона и дильсизов. Те смотрели на султаншу странными глазами, но привычно молчали. Пусть смотрят, не до них.

Она старалась заниматься делами, словно ничего не случилось, принимала послов, изучала бумаги, отдавала распоряжения, следила за строительством. Последнее делать становилось все трудней, однажды ее носилки едва не закидали камнями, требуя, чтобы ответила за… убийство Махидевран и падишаха. Что было делать, кричать, что Махидевран жива, и султан тоже?

Выручил султаншу Кемальзаде Мустафа, проезжавший мимо. Он приказал своей охране взять султанские носилки в кольцо и проводить до дворца.

– Госпожа, вам не стоит выезжать. Пока все не решится.

Сама понимала, что не стоит, но как быть? Сидеть взаперти, значит, давать повод для новых обвинений. Но и выезжать опасно, можно не вернуться.

Спасти ее могло только одно: если Повелитель выздоровеет, причем чем скорей, тем лучше, а значит, только чудо, потому что Сулейман по-прежнему лежал с закрытыми глазами.

Роксолана присаживалась рядом, брала его теплую руку в свои руки, подолгу рассказывала о том, что происходит, что сделала, какие решения приняла, говорила о своих сомнениях, о том, как трудно женщине справляться с мужчинами, особенно такими, как этот мерзкий толстяк Кара-Ахмед-паша… Спрашивала совет, но, понимая, что Повелитель ответить не может, пыталась рассуждать сама, прикидывая, как бы он поступил в таком случае.

Ей хорошо работалось в его спальне, потому по ночам часто засиживалась допоздна. Причем это началось еще с того фирмана, иногда обнаруживала, то даже не помнит, как разобрала какие-то бумаги, как выделила важное…

– Я становлюсь султаном, тебе не кажется? Если ты и дальше будешь лежать, я просто возьму власть в свои руки, не отдавать же ее Кара-Ахмед-паше.

Шутка вышла мрачноватая, понимая это, Роксолана вздыхала: