– Не надо, Саша, я все знаю.

– Директор Силик сказал?

– Сама догадалась. Довольно давно уже.

Казалось, он спокойно отреагировал на признание. А меня вновь захлестнула обида. Значит все все знали, все понимали, и только я не удостоилась правды.

– Когда? Когда догадалась? – в горле закипали слезы.

– В тот вечер, когда Александр принес домой листовки и мы смотрели ту запись…

Ну да, и Дед бился в слезах из-за неизвестного мне Витальки. Я не спросила, как именно догадалась мама, потому что плакать захотелось еще сильнее. Но тут к нам подошел директор Силик. Он тоже был спокоен, как будто все так и должно быть.

– Теперь, ребята, прощайтесь с госпожой Иритой.

– А как же вы, а мама? – опять мы с Дедом говорили хором.

– Мы разберемся. Я не стану говорить вам «не волнуйтесь», ведь вы же все равно будете. Но это наши проблемы – и наши заботы. Я думаю, с ними мы справимся. И без вас, ребята, нам будет легче сделать это. Принято решение вывезти вас из Города.

Я хотела спросить, кем принято. Но не спросила. Меня опередил Дед:

– Как это «вывезти»? Город же в блокаде!

– Ох, Александр! Тебе ли задавать такие вопросы? Впрочем, и это наши проблемы. Но времени у нас не слишком много.

И мы стали прощаться. Это было еще сложнее, чем две недели назад, когда мы провожали брата. Тогда прощальные слова, может быть, не имели смысла, все было понятно без слов. А сейчас… Неизвестно, кто будет в большей опасности: мы – или остающиеся в Городе? И где война, где линия фронта? А главное, кто на этой войне свои, а кто – чужие.

Мама сначала расцеловала Деда, крепко, в обе щеки. И, если честно, во мне снова проснулась ревность. Почему она так любит этого чужого в общем-то мальчишку, да еще, как оказалось, – сына вражеского генерала? Ведь у нее есть я и Александр.

Жив ли еще мой веселый и на первый взгляд легкомысленный, а на самом деле заботливый и находчивый брат Александр? Или, как папу, как Динку, я больше никогда его не увижу… А мама? Что, если к ней придут из военной полиции? И ведь наверняка придут.

И тут я не выдержала и заплакала, вжавшись в мамино пальто, оно пахло морозом, шерстью, нашим домом и мамой – всем, что было у меня в жизни, а теперь, возможно, больше не будет. И мама ничего не говорила. Она тоже плакала.

До раннего утра мы просидели в какой-то запущенной квартире древнего дома. В других обстоятельствах здесь могло бы быть по-настоящему интересно. Одни заставленные книгами и старыми видеокассетами стеллажи можно было изучать и разгребать, наверное, целый год.

Но эта квартира была нашим пристанищем всего лишь несколько часов, так что углубляться в ее тайны не имело смысла. Сначала с нами был директор Силик. Он сказал, что завтра из Города идет автоколонна, которая под гарантии ЮНЕСКО вывозит из осады произведения искусства и культуры, спасая, так сказать, мировое наследие.

А мы (хотя об этом Силик предпочитал не распространяться) будем двигаться в этой колонне совершенно незаконно. Потому что вывезти людей из Города гораздо труднее, чем культурные ценности. По крайней мере, самых обычных людей, чьей ценностью не озабочены ни ЮНЕСКО, ни другие международные институции. Директор Силик так и сказал – «институции». Потом он добавил, что мы в данный момент люди отнюдь не обычные, но это лишь усложняет задачу. Нас привезут в центр детей-беженцев, организованный Красным Крестом, а там будет принято окончательное решение. Потом, попрощавшись, директор ушел.

Мы остались на попечение седого, хоть и не старого, хмурого мужика. Наверное, хозяина квартиры. Опекой он нас не доставал. Лишь покормил вечером серыми макаронами без масла. Я еле-еле поковыряла вилкой, Дед же, как всегда, съел и свое и мое (небрежно отодвинутое) без остатка. Хозяин квартиры посмотрел на меня с неодобрением, почти с презрением. Я не выдержала:

– Что, считаете избалованной зажравшейся фифой?

Он пожал плечами:

– Не мое дело. В дорогу я вам дам, конечно, воды и хлеба. Только знаешь, гимназистка, многие дети, и помладше тебя, чтобы хоть что-то поесть, по двенадцать часов в день вкалывают.

– Ладно вам, – вступился Дед. – Не гимназисты мы больше. И вообще: кто знает, как все сложится, как доедем и доедем ли.

Мрачный мужик возражать не стал.

Уж не знаю, что за «культурные ценности мирового уровня» могли находиться в чертовых пыльных папках. Прикрытые этими папками, в кузове небольшого грузовичка мы выехали из Города. Всего в колонне было два микроавтобуса, похожих на инкассаторские машины, два грузовичка (один из которых «наш») и несколько легковушек с логотипами. Сначала рассмотреть все это поподробнее не было времени, потом – возможности. Попробуй рассмотри что-нибудь под грудой папок, от которых непрестанно хочется чихать.

Если бы на блокпосту при выезде из контролируемой зоны Города или на блокпосту ростовцев грузовик внимательно осмотрели, нас бы нашли обязательно. Но никто не утруждал себя серьезным досмотром, хотя стояли мы на каждом посту подолгу. И естественно, сердце уходило в пятки. Особенно оттого, что надо было вести себя очень тихо, а все время хотелось чихать.

Где-то после полудня (мобильника у меня больше не было, но часы оставались) водитель нашего грузовичка сказал, чтобы мы выбирались на свет божий. Мы выбрались. Наконец-то можно было пошевелить окоченевшими руками и ногами и подышать нормальным воздухом, без канцелярской пыли.

Дед сложил себе настоящий трон из этих папок и, восседая на нем, разглагольствовал:

– Блокада! Да разве ж это блокада? Ты когда-нибудь про блокаду Ленинграда читала? Мы с родителями, когда в Питер ездили, в музее одном были. Знаешь, как там люди зимой прямо на улице от голода умирали? «Умерли все. Осталась одна Таня», – это одна маленькая девочка дневник вела: кто и когда умер из ее семьи, записывала. Разве в блокадном Ленинграде можно было поесть мамонтятины, как мы в «Таверне на чердаке», хоть за какие деньги? Вот это блокада! А тут сунул деньги на блокпосту – и наше вам с кисточкой, вези кого хочешь. А еще я читал в интернете про Сараево. Там тоже была блокада, всего лет двадцать назад – или даже меньше. Та блокада, правда, больше походила на нашу, чем на ленинградскую. Но разве ж там ходили трамваи? Думаешь, наши не смогли бы оставить Город без электричества так, чтобы и за месяц не восстановить? Ха, еще как смогли бы! Представляешь, что тогда будет! А канализация?

Тут я не выдержала:

– Что же, передай огромную благодарность вашим, что не сбросили на Город водородную бомбу, не наслали чуму и не затопили дерьмом. Вообще, огромное вашим спасибо от наших: за излишний гуманизм. Могли бы трупы по улицам валяться, а так – убивают только от пяти до пятидесяти человек в неделю, не больше.