— Ты что? — смотрит на меня Юра. — Подожди… ты что, тоже получила?

Не знаю, кофе или эта мысль пробуждает его к жизни. Или просто период прострации сменился периодом возбуждения?

— Не бойся, скажи! Ты тоже что-то получила? Ведь так?

Я молчала, не в силах ни опровергнуть, ни подтвердить его слова.

— Знаешь, мне ведь Михаил Григорьевич еще на озере что-то такое говорил. Только я не обратил внимания из-за… В общем, сперва не обратил внимания, а потом забыл. А теперь понимаю — наверное, и он получил. А если еще ты… Это наверняка Ленькины штучки. Вполне в его характере. Взял и решил испортить всем настроение.

— Это довольно безобидная шутка, — решилась вставить я.

— Ну, для кого как, наверное. Я сперва тоже считал, безобидная. А потом, когда он умер… Словно заранее знал, что я захочу его убить, да еще убить не открыто, а исподтишка. Знал, что я такой же гад, как и он. Ты не представляешь, как мерзко быть таким же гадом, как и он!

Я-то как раз представляла, однако вслух предпочла сказать:

— Хотение — не преступление. Господи, Юрка, как не стыдно переживать из-за такого бреда! Если б ты убивал силой желания, сидел бы сейчас не здесь, а в президентском бункере — в качестве секретного оружия. А если б Леня был пророком, он остался бы жив. Обычные совпадения. К тому же, хоть о мертвых и нельзя говорить плохо, но у Лени был такой характер, что зуб на него имели многие. Так что не страдай манией величия, дорогой.

Юра недоуменно пожал плечами:

— Самое главное, если б я его задушил, то не переживал бы ни минуты. Он был мерзавец и это заслуживал. Но тут… я в подробностях представил, и оно сразу произошло… это так противно и подло. Но если письмо получил не только я…

Хлопнула входная дверь. Михаил Григорьевич — легок на помине.

— Михаил Григорьевич, — обращается к нему Юра, — скажите, вам приходила идиотская анонимка?

— Ага, — радуется тот, — все-таки не только мне? Тебе тоже?

— И Наде. Шуточки у покойника были специфические.

— Считаешь, это он? Я тоже сперва на него подумал, а потом думаю: «Почему именно мне?» Ленька скорее послал бы тебе или Олегу. Вас он больше не любит. Ну, и Надю, конечно, но про нее я б не подумал. Ей посылать уж совсем жлобство. Я ведь вам с Олегом даже намекнул… там, на даче. Прямо спросить было как-то неловко. А вы оба, наверное, были слишком увлечены, чтобы меня понять.

Обеденный перерыв закончился, все сотрудники вернулись в офис, но не прошли на места, а столпились в приемной и с интересом прислушивались.

— Признавайтесь, — в несколько истерическом возбуждении выкрикнул Юра, — кто получил анонимку? А?

Тишина. Но я-то знаю!

— Нас уже трое: я, Михаил Григорьевич и Надя. Неужели это все?

— Еще я, — равнодушно извещает Светлана Петровна. — Я не придала ей значения, поскольку там нет ничего конкретного. Детское развлечение.

Снова пауза.

— И я, — не вполне уверенно добавляет Костик. — Ну да. Так это что, Ленька расстарался? Ну и ну! Во козел!

Я смотрю на Олега. Тот брезгливо вытаскивает из кармана записку и кидает на стол. Остается Витя. Он внимательно читает то, что получил Олег, и лишь после этого мрачно выдавливает:

— Я тоже. А я думал, мне одному, как всегда, не везет. Вяжутся ко мне всякие психи. А раз ко всем, то хорошо. Значит, все в порядке.

И вновь воцарилось несколько подавленное молчание.

— Ладно, — прервал его Костик, — потом все обсудим. Сейчас о деле. К нам заедет Анатолий Анатольевич. В связи с последними событиями. Так что все по местам и готовьтесь. Ясно?

Я предпочла не уточнять, как именно требуется готовиться к приходу высокого гостя, и села за компьютер.

Высокий гость прибыл не один, а с супругой. Я глянула на Ирину и остолбенела. Она выглядела двадцатилетней красавицей. Ни следа скучающего выражения светской дамы не было в ее лице. Глаза сияли, ресницы трепетали, щеки пылали ненарисованным румянцем. Золотые волосы, не поднятые в прическу, волной спадали на спину. Я не узнала бы ее, честное слово!

— Мы решили поддержать вас в трудный момент, — лениво протянул Соболев, умостившись в самом удобном кресле. — Дузин — крупная потеря для «Сириуса». Но, я полагаю, восполнимая.

— Ваше внимание восполнит любую потерю, — сообщил Костик.

— Разумеется. Главное для вас — сохранить лицо. А мое покровительство и есть лицо фирмы. Увидев, что я от вас не отвернулся, все поймут, что произошедшее — лишь досадная случайность и вовсе не означает вашей нестабильности и не является следствием сложности внутренних взаимоотношений. Мне известен микороклимат в коллективе, и хотя я не мог бы, не покривив душой, признать его идеальным, в то же время он представляется мне более положительным, чем отрицательным. Его амбивалентность не является недостатком, ибо, если принять в расчет жизненные реалии…

Анатолий Анатольевич продолжал вещать в том же духе. Я не понимала и половины из произнесенных им фраз. Я сталкивалась раньше с подобным типом людей — вроде бы они что-то тебе сообщают, однако пересказать содержание их сообщений я не в состоянии. Большинство «сириусцев» явно дремало, Костик время от времени восклицал: «О, как это верно!», а я тихонько наблюдала за Ириной. Ее сияющие счастьем глаза были откровенно устремлены на Олега. Он же стоял, сжав побелевшие губы, и лицо его походило на каменную маску. Вот она приблизилась к нему, взяла его за рукав и тихо утянула из комнаты. Она — сумасшедшая! Конечно, муж ее увлечен своими мудрыми речами, но он же не слеп! Она погубит себя и Олега!

Самое смешное, что я так и не сумела выведать, кто же такой пресловутый Соболев. Сослуживцы отказывались мне отвечать, однако уверяли, что он практически всесилен. А я… я испытывала к нему отвращение. Мне казалось, он не ведает моральных преград. Если он сочтет Олега своим соперником, то последствия страшно представить. Да просто наймет киллера и убьет! Или я сама себя запугала? В наши дни и в нашей стране от ревности не убивают. Только мне жутко, и зубы опять стучат. Вернулись! Вернулись довольно быстро. Теперь у Олега горят щеки, а Ирина бледна. Вот к ней подходит Михаил Григорьевич, и она покидает комнату уже с ним. Это хорошо. Это отвлекает.

Когда высокий гость умолк и обвел глазами помещение, он не обнаружил там своей жены и ее дядюшки.

— Иришка! — тонким и срывающимся, совершенно не своим голосом позвал он. — Ты где?

И лицо его озарила глупая-преглупая улыбка. Я хорошо ее знала. Она возникает, когда думаешь об очень любимом человеке.

Ирина появилась, и я снова остолбенела. Теперь ей было не двадцать, а сорок пять.

— Сколько можно тебя ждать? — раздраженно поинтересовалась она. — У тебя дела, а мне что прикажешь делать? Умирать со скуки?