– Сон сегодня приснился. Коня так звали…

– Коня? Ну и приснится же. Небось с политическими общаешься?

– Вроде нет, у нас в бараке политических нет.

– Значит, где-то в другом месте подцепил. Мало ли у нас любителей поболтать на разные философские темы.

– И почему этот Парето запомнился? Вот, думаю теперь, при чём здесь вороной конь?

– 

Не удивляйся, кто его знает… человеческий мозг – непонятная штука.

2

Со стороны казалось, Дед спешил. Ковалёв знал, что Деду нет ещё и пятидесяти, но бугристая кожа на его тёмном лице, похожая на жёваную бумагу и суетливые движения рук, отражающие не то болезнь, не то опасливое состояние, способствовали его ровесникам дать такую незатейливую кличку. Комната заполнялась людьми разных возрастов, они рассаживались за столы с азбукой – начинались занятия по ликвидации безграмотности. Дед высматривал свободное место.

– Смотрите, Дед где-то сапоги надыбал, – выкрикнул кто-то, и десятки глаз устремились на ноги Деда.

– Что, скалитесь, оглоеды? Сегодня выдали. Сам Сталин помог.

Послышались возгласы: "Точно… слышали… приезжал…".

– Да, сам Сталин. Представляете, вывожу гружёную тачку, поднимаю голову и… душа – в пятки. Стоит огромная делегация, как мне потом сказали: "Всё руководство страны!", и уставились на меня. Как же так, думаю, я в таком виде. Ведь обычно выдают парадную одёжу на погляделки, а здесь, почти в лохмотьях, – дед показал дырки на рубахе и продолжил, – и босой, да ещё грязный – по колено в плывун ввалился, пока из забоя вылезал. Виновато смотрю – потом опомнился – это что же Сталин в десяти метрах от меня? И не предупредили… Ну, думаю, особое доверие оказали, коль так. Знаете, прям силы откуда-то взялись – тачка пушинкой показалась. Я грудь выпятил, стараюсь выбоины колесом обходить. Прокатил. Слышу за спиной голос с акцентом: "А что это у вас рабочие без обуви?" Я ещё быстрее покатил. Пот прошиб. А около кавальера бригадир мне по зубам смазал: "Как ты, паскуда, оказался там, где не должен быть? Что, не предупреждали, в десятый забой сегодня выходят только по особому списку?" Мне невдомёк: "Не слышал, говорю". Вот так… Через два часа десятник прибегает, трясётся, почти новые сапоги мне суёт, говорит, носи, пока проверки не закончатся, – Дед беззубо улыбался и поворачивал напоказ то одну, то другую ногу, – чудеса, даже подмётки целы.

– Поговаривают, что сапоги с покойника, – насмешливо выкрикнул рыжий Ватрушка из своего угла, – разве не слышал выстрелы после того, как Сталин уехал? Говорят, расстреляли снабженцев за недоимку.

– Свят, свят, – Дед судорожно крестился, – чур, тебя.

– Дед, не слушай его, вот там место есть, – Ковалёв показал на край лавки около прохода, – садись, складывай слова.

Да, Ковалёву было не до смеха. Он ещё раз перечитал приказ Фирина по Дмитлагу:

“…партия заключенных из наиболее отрицательного элемента Северного района была направлена в Белбалткомбинат. При прибытии этапа на “Красную Пресню” и проверки его состояния был обнаружен ряд недопустимо-безобразных фактов в части отбора заключенных, оформления их личных дел и учетно-хозяйственных документов. В этап были направлены 40 человек слабосильных – не пригодных к физическому труду. На 23 человека совершенно отсутствовали карты зачета рабочих дней и значительное количество карт зачета не были оформлены. На 74 заключенных не были представлены арматурные книжки, а имеющиеся списки не соответствовали фактическому наличию направляемого состава.

Сопровождавший конвой не имел аттестатов. Отмечая указанный безобразный случай, как следствие небрежно-халатного отношения к своим обязанностям со стороны ответственных работников района…"

Ковалёв хмыкнул. Что там, в Северном районе, даже бумажки не могут правильно оформить? Мы тоже, хоть и сбагрили непонятно кого, но уж карты зачётов закрыли. А что слабосильные, так, поди ж, найди "косых саженей", когда голод в стране. Но всё равно, Ковалёву было неспокойно. Далее следовали крупные заглавные буквы, разреженные пробелом: "П Р И К А З Ы В А Ю :", и вердикт для провинившихся: "Зам. нач. Санотделения… инспектора УРО… бывшего секретаря Аттестационной комиссии… арестовать на 20 суток каждого. Работников УРО… и работника Отдела снабжения… арестовать на 20 суток каждого и перевести на общие работы. Предупреждаю весь руководящий состав работников районов, что при повторении подобных нарушений виновные будут сняты с работы и отданы под суд”.

Ковалёв отвёл глаза от бумаги, посмотрел, как увлечённо взрослые люди склонились над столами. Чтобы немного успокоиться, Ковалёв прошёлся вдоль стены и мельком заметил, что Дед сложил буквы в слово: "СТАЛИН".

Ковалёв почесал затылок и устремился к своему столу, достал тетрадь и стал быстро писать.

* * * Записи Ковалёва. Жить можно… * * *

Фёдор уже не опирался руками о койку, чтобы подняться. Он разогнул колени, вытянулся, постоял на месте, удовлетворённо отметил про себя, что тятюшки перед глазами больше не появляются… гораздо лучше. Вместо привычного громкого мата дежурных и глухих ударов конвоиров по поперечинам коек, слышались только слабые стоны истощённых и измученных. Фёдор аккуратно прошаркал по коридору между рядами двухэтажных нар и вышел из барака. Дневной свет ослепил. Лёгкое шуршание листвы и яркие трели соловьёв. Фёдор зажмурился и прошептал себе под нос: "Вот и рай на земле… а что ещё нужно? Сносная еда, чистый воздух и посильная работа". Только вот, чтобы попасть сюда надо было почти сдохнуть.

…Дождь. Лопата с трудом входила в склизкую глину. Угрозы… лозунги… уже не понять, что из них что… Дать сто двадцать от нормы. Ударные темпы. Утро – каша в ржавой консервной банке, день – каша под ногами в забое, ночь – каша в голове. Третьи сутки… пятые… седьмые… авральные… Больше уже невозможно… кто-то тянет с койки… орёт громкоговоритель… сначала лёгкие тумаки, потом всё тяжелее и тяжелее… удар за ударом…

Фёдор расслабился и спокойно смотрел на дорогу. Плелись оборванные, истрёпанные, грязные, истерзанные – пополнение слабосильного лагпункта. Очередные списанные счастливчики. Шестеро заключённых, низко опустив головы, едва перебирая ногами, брели по грунтовке. Позади, – вертлявый всадник на белом коне, – начальник лагеря. Вооружённой охраны и не нужно.

– Фёдор, зайди ко мне, – в проёме окна добротной избы показалась тёмная густая шевелюра доктора. Одна сторона дома – приёмная для больных, другая – жилое помещение.

– Ты вроде на поправку пошёл, ходить начал… – Фёдор присел на табурет, – у меня к тебе просьба, – доктор закрыл папку с бумагами и поднял глаза.

– Да, Алексей Иванович, – Фёдор напрягся, непривычная галантность между зеками казалась абсурдом. Но, как ни странно, интеллигентность Алексея Ивановича, не вытравленная условиями лагеря, вызывала уважение.

– Нужно помочь провести захоронение двух