Мы вообще-то собирались раздавать детям сласти после инъекций, намеревались пообещать им угощение, которое они могут заработать, проявив покорность и терпение. Нам хотелось поощрить тех, кто смело пошел на сотрудничество с нами, утешить плакс и успокоить тех, кто от ужаса затаивает дыхание и может даже упасть в обморок. Надо было также подкупить тех тихонь, которые сперва безжизненно обвисают у тебя в руках, а потом вдруг начинают выкручиваться угрем и биться в истерике на полу.

Но тишина, стоявшая в комнате, и детские головки, склоненные над пестрыми рисунками, так сильно подействовали на Зору, что она моментально разрезала веревку на верхней коробке, поставила ее на пол и объявила:

— А мы вам разные сладости привезли!

Дети, разумеется, тут же окружили ее плотным кольцом. Они по-прежнему вели себя очень тихо, но с любопытством заглядывали внутрь переносного холодильника и с удовольствием брали пакетики с конфетами, которых, наверное, не видели с начала войны, а может, и никогда в жизни. Зора присела на ступеньку порожка и раздавала угощение. Я стояла в сторонке, но тут ко мне подошел какой-то маленький мальчик со спокойными глазами, взял меня за руку и повел к столу, желая показать свой рисунок. Он был бледненький, но выглядел вполне ухоженным. Его головенка оказалась прямо у меня под носом. От волос мальчишки пахло чистотой. Я ничуть не удивилась, увидев, что и он тоже нарисовал Биса, но почему-то одарил пса зеленым, как яблоко, выменем.

— Симпатичная собака, — сказала я, искоса поглядывая на Зору, которая с несколько растерянным видом уже прикидывала, много ли сладостей у нас еще есть в запасе и сколько детей уже ходит вокруг нее с полным ртом, похрустывая сладкими вафлями.

По-моему, она думала о том, что нам вряд ли удастся снова подманить к себе этих детей, чтобы все-таки сделать им прививки.

— Это собака Арло, — сказал мальчик, не глядя на меня.

— Кто такой Арло? — спросила я.

Мальчик пожал плечами и побрел от меня прочь, надеясь, видимо, на дополнительную порцию конфет.

С самого раннего утра я страстно тосковала по деду, гнала от себя мысли о нем, но сейчас, сидя в этой душной комнате без окон в окружении рисованных собак всех цветов и размеров, вдруг вспомнила, как все те годы, что длилась война, он собирал мои старые вещички — кукол, одежду, книжки — и относил все в сиротский приют, находившийся в центре города. Дед обычно ездил туда на трамвае, а обратно всегда возвращался пешком. Когда он входил в дом, я прекрасно знала, что сейчас его лучше не трогать. Дед с бабушкой хорошо знали, что значит потерять ребенка. Первые двое детей у них родились мертвыми, мальчик и девочка, которые могли бы расти погодками. Это была еще одна тема, которой они никогда не касались. Даже не знаю, как мне вообще удалось что-то об этом услышать. Ведь эти горькие воспоминания были похоронены так давно и в таком абсолютном молчании, что я могла бы всю жизнь прожить, ничего об этом не зная. Но когда я вспоминала о том, что им довелось пережить, меня всегда невероятно удивляло, как же они все-таки справились с бедой, пряча ее ото всех и словно отгородившись ею от всего света. Несмотря на такое двойное горе, дед и бабушка оказались способны стать еще ближе друг другу, родить и вырастить мою мать, путешествовать по свету, смеяться, а потом еще и меня вырастить и воспитать.

Я стала готовиться к проведению прививок, и Зора через некоторое время, когда ее энтузиазм несколько угас, ко мне присоединилась. Поскольку дисциплина привычных утренних занятий оказалась нарушена, дети сгрудились в дверях и с любопытством следили за нашими приготовлениями. В дальний конец опустевшей комнаты фра Антун и другие монахи притащили из чулана несколько складных пластмассовых столиков и поставили там. Мы застелили их простыней, вытащили свои коробки со шприцами, стерильные стекла, трубочки, колбочки для анализов крови и постарались пристроить все так, чтобы уберечь от солнечных лучей. Затем мы достали весы, бумажные полотенца, всевозможные мензурки, упаковки геля от вшей и тому подобное. Зоре пришлось выдержать короткое сражение с фра Парсо относительно противозачаточных таблеток, которые мы тоже прихватили с собой, намереваясь раздать их старшим девочкам. Наконец с приготовлениями было покончено. Мы передали монахам небольшой запас средств скорой помощи, которые прихватили с собой на всякий случай: термометры, грелки, антибиотики, йод, сироп от кашля, аспирин. Дети, разумеется, ждали новой порции сластей, и Зора все сильней волновалась на этот счет, считая, что мы плохо подготовились к выполнению порученной задачи. Кроме того, она обнаружила, что у монахов нет никаких документов на детей, даже медицинских карт, и нам, ясное дело, придется по ходу работы самим все записывать от руки.

Маленький мальчик, который нарисовал собаку с зеленым выменем — его, кстати, звали Иво, — без единого слова встал на весы, послушно открыл рот и охотно показал горло, стоило нажать ему на язык ложечкой. Он сам наклонил голову, когда ему в ушко сунули термометр, очень хорошо дышал или, наоборот, не дышал, когда его об этом просили. Мальчишку, как ни странно, совершенно не интересовало, как действует стетоскоп. Зора всегда прекрасно умела ладить с малышней, хотя вечно всех уверяла, что никаких детей заводить вообще не собирается, но так и не сумела произвести на Иво ни малейшего впечатления забавной историей, в которой сравнивала вшей с завоевателями, окопавшимися в крепости и приготовившимися к осаде. Натянув на руки перчатки, она довольно долго рылась у мальчика в волосах, но так ничего и не нашла. Слабый интерес появился в глазах у Иво лишь в тот момент, когда я подпилила верхушку ампулы, наполнила шприц жидкостью и протерла ему руку спиртом. Я ввела иглу, а он спокойно, даже не поморщившись, стал смотреть, как жидкость из шприца уходит в маленькую дырочку, проколотую в его коже. Когда я стала подготавливать к инъекции его вторую руку, он на шприц и вовсе внимания не обращал, с равнодушным видом сидел себе на зеленом пластиковом стуле и поглядывал на меня. Специально для детей мы взяли с собой пластырь в пакетиках с изображением веселых дельфинов и Спайдермена, не очень похожего на настоящего, но в таком же желтом костюме. Я спрос ила у Иво, пластырь с какой картинкой он хочет. Мальчик только плечами пожал, и я дала ему два разных для каждой руки и готова была дать больше. Мне вдруг стало страшно. Я подумала, что все эти дети могут оказаться такими же, как он, безразличными и к боли, и вообще к таким вещам, которые у обычного ребенка всегда вызывают протест, хотя бы из принципа. Когда следующий малыш во время прививки больно ударил меня ногой по лодыжке, я испытала настоящее облегчение.

Детский рев чудовищно заразителен. Стоило завопить одному ребенку, и ему тут же стали вторить еще шестеро. Акустика в монастырских помещениях была такова, что вскоре вся обитель звенела от плача перепуганных и возмущенных детей. Мы, конечно, знали, как громко малыши умеют кричать и плакать. Они способны сражаться не на жизнь, а на смерть и могут даже укусить доктора, если будут очень уж сильно бояться уколов. Монахи, первые полчаса в ужасе стоявшие вокруг, вскоре опомнились и пришли нам на помощь. Они крепко держали ревущих детей за руки и за ноги, одним угрожали наказанием, другим обещали поощрение в виде сластей. Последний посул многим показался столь соблазнительным, что малыши сами стали подходить к нам и не оказывали особого сопротивления, получая свою порцию вакцины. Все же мы совершили серьезную тактическую ошибку, преждевременно раздав большую часть конфет и вафель. Именно сласти оказались нашим единственным действенным рычагом в данной ситуации, теперь мы с отчаянием смотрели, как тают их запасы, и понимали, что в любую минуту можем оказаться совершенно безоружными.