– Так мало этого, – сердито продолжил Гудериан, – после рейхсмаршала вылез этот идиот Бах-Залевски[57]и заявил, что он не готов гарантировать отсутствие подобных диверсий в будущем, если число охранных дивизий не будет увеличено в три раза!

– М-м-м, смелое заявление, – осторожно отозвался фон Зееншанце, – но простите, дядя, я не вижу в нем ничего идиотского. Совершенно понятно, что войска охраны тыла не справляются с русскими диверсантами. И их придется усиливать. Возможно, не столь радикально, но…

– Ты не понимаешь, Курт! – раздраженно прервал его Гудериан. – Наша военная доктрина построена на том, что мы должны закончить войну с тем же количеством дивизий, с которым начали. Вся наша система подготовки резервов, так же как и темпы поставки военной техники нашей промышленностью, ориентированы именно на возмещение потерь, а не на разворачивание новых соединений. Фюрер не хочет обременять граждан рейха излишними военными расходами, тем более, что до сих пор вермахт вполне справлялся. Но именно поэтому в настоящий момент увеличить количество дивизий мы способны только в мирное время.

– Дядя, по-моему, вы забыли, в какой структуре я работаю, – едко отозвался фон Зееншанце, – я все это прекрасно представляю. Но как вы, я думаю, знаете…

– Тогда ты должен понимать, насколько упадут наши наступательные возможности, если этот дурацкий план Бах-Залевски начнет воплощаться в жизнь! Мы и так в мае этого года потеряли десяток пехотных дивизий[58], переформированных в охранные. И нам сейчас их очень не хватает на фронте. А сопротивление русских отчего-то не падает с каждым днем, а лишь возрастает. Хотя мы рассчитывали совсем на другое. Вспомни, во французской кампании Франция капитулировала уже на сроковой день. Здесь же, в то время когда мы по плану должны уже вовсю маршировать по Москве и Ленинграду, мы все еще пытаемся взять Киев[59]. А представь, что будет, если у нас заберут еще двадцать дивизий? Или пусть даже не заберут, а просто направят личный состав, который мы можем использовать для пополнения армейских частей, на их формирование? С чем тогда останутся фронтовые части? О какой их боеготовности можно тогда говорить? Ты знаешь, насколько упала численность моих передовых дивизий? Я и так, без всех этих негативных изменений, вижу, что наши возможности наступать сократились настолько, что мы способны только на одну стратегическую наступательную операцию на всем русском фронте. И нам уже надо выбирать, куда двигаться дальше – на Москву, Ленинград или на юг. А мы до сих пор не сделали даже такого элементарного шага, и пытаемся дергаться по всем трем направлениям, сжигая наши последние резервы. А тут еще и такое!

– Я вас понимаю, дядя, – нейтрально отозвался фон Зееншанце. – И даже где-то поддерживаю. Но посудите сами: сейчас, после этих налетов, мы все равно вынуждены отрывать на охрану наших тылов весьма значительные силы. Насколько мне помнится, даже после первых налетов их численность была сравнима с дивизией, пусть и не полной. Но таковых на фронте сейчас и нет… И это кроме уже имеющихся охранных. А после последнего налета, я думаю, пришел приказ на выделение для этой задачи дополнительных сил. Не так ли?

– Да, – недовольно кивнул Гудериан.

– И в связи с этим мы можем говорить, что фактически требование Бах-Залевски уже удовлетворено. А то и с лихвой.

Генерал не ответил, а только нервно дернул рукой.

– Так что оно тогда, по большому счету, меняет?

– Многое, Курт, – зло отозвался Гудериан. – Одно дело, когда вермахт выделяет эти части для устранения критической ситуации. На время. А другое – когда он теряет дивизии вообще. Насовсем. Тем более когда они так нужны на фронте.

– Если бы у вас тогда была возможность выделить мне мотострелковый полк, дядя, – тихо напомнил Курт, – вполне возможно вам сейчас бы не пришлось так страдать, снимая с фронта дивизии.

Генерал нервно дернулся, ожег Курта злым взглядом, но потом шумно вздохнул и примирительно произнес:

– Да, признаю, я тогда был не прав. Если бы я в тот момент последовал твоему совету, возможно, мы смогли бы избежать всех этих неприятностей.

– К сожалению – нет, дядя, – так же вздохнув, отозвался гауптман. – Далеко не всех. Не думаю, что я смог бы его захватить. Он… – Курт замолчал, подыскивая точное определение, но не нашел и заменил его не слишком точным аналогом, – он слишком необычен, чтобы попасться. А именно он – ключевой фактор. Так что неприятности у нас непременно были бы. Но вот его батальон мне, вполне вероятно, удалось бы разгромить. Ну, или как минимум серьезно потрепать. И это действительно могло бы уменьшить размеры наших неприятностей.

Гудериан снова прошелся по комнате, затем остановился и бросил взгляд исподлобья на Курта.

– То есть ты считаешь, что все равно не сможешь его поймать?

Фон Зееншанце молча кивнул. Гудериан поднял руку и задумчиво потер подбородок, а затем озадачено произнес:

– Кто же он, все-таки, такой?

– К сожалению, это не самый главный вопрос, который нас сейчас должен волновать, дядя, – грустно усмехнулся Курт.

– Вот как? – удивился генерал. – А какой же вопрос ты считаешь… – тут он осекся, замер, а затем громко произнес: – Где он ударит в следующий раз?..

Вилора стояла у окна и смотрела на приближающийся перрон. За ее спиной суетливо носились медсестры и санитарки, готовясь к скорой разгрузке, но ее никто не трогал. Она не состояла в штате военно-санитарного поезда, поэтому его разгрузка ее вроде как не касалась. Хотя…

– Ну что, милочка моя, собрались уже?

Девушка обернулась.

– Да, Николай Нилович, давно уже. Мне и собирать-то нечего. «Сидор» один и вот сумка медицинская.

– Вот и хорошо! – усатый пожилой мужчина в круглых очках по-доброму улыбнулся. – Я думаю, машина нас уже ждет. Сейчас заедем ко мне домой, Марьяна нас чаем напоит, а потом сразу в госпиталь. Тебе как, отдохнуть не нужно?