Да, именно таким — сильным, крепким духом — хотелось Виктору видеть отца. Он должен был быть героем…

— Горе! — с неожиданно высокой нотой в голосе произнесла Ольга Николаевна. — Сколько горя пронеслось по земле… Нельзя, невозможно, чтобы это было ещё раз… Гордитесь, Витя, гордись, сынок, таким отцом. Он умер, чтобы жил ты! И если это и не он, гордись всё равно — он общий ваш отец…

От звонкой дрожи в голосе женщины, от неизмеримо ласкового: «Сынок!» что-то затуманило глаза Виктора. Хотелось броситься к ней, прижаться к её груди, к её материнским рукам…

Мотор машины заворчал совсем рядом и смолк. Ольга Николаевна встала, чтобы взглянуть, кто приехал, но, опережая её, в комнату вошёл Бородин.

— Радуйся, парторг! — весело воскликнул он. — Теперь мы горы свернём! Помощь прибыла — девушки из Чёмска. Иди, встречай!..

Вслед за Ольгой Николаевной отправился и Виктор. Весёлый муравейник кипел возле только что прибывшей машины. Девушки в разноцветных платьях, в куртках, в лыжных костюмах сбрасывали на землю свои вещи. Распоряжалась одна — рослая, с низким, почти мужским голосом.

— Виктор! — раздался возглас из толпы.

Виктор взглянул в ту сторону и попятился от изумления, — к нему приближалась Маргарита.

— Довольно вы меня преследовали, — сказала она. — Теперь моя очередь…

Человек прибыл в отпуск

Всё произошло точно так, как мечтала Маргарита, подъезжая к Чёмску. Лейтенант помог ей надеть пальто и взял чемодан. Маргарита вышла на перрон, на миг увидела родной городок, рощицу возле станции, заметила ползущую к переезду потрёпанную полуторатонку, — она была нагружена ящиками и мешками, а сверху сидели какие-то двое, — и всё забыла в папкиных, пахнущих табаком объятиях, — мама стояла рядом и с ревнивым нетерпением говорила: «Ну, хватит, хватит, дайте же и мне, наконец!»

Потом они шли через пустырь к городу; лейтенант нёс впереди чемодан, Маргарита с родителями следовала в отдалении, смеялась, обняв своих старичков за талии, безумолку рассказывала о чём-то обоим, — о чём, и сама не понимала… Потом сидели за столом, без конца обедали, пили чай с клубничным вареньем, которое лучше мамы не умел варить никто на свете; папка шутливо грозил: «Черноглазик, заставлю стихи учить, если мало будешь кушать!», — это было самое страшное наказание в детстве: посадить Маргариту на диван и заставить наизусть учить стихи; мама озабоченно следила, как ест дочь, и повторяла всё время: «Не нравится, да? Ну, сознайся, не нравится?» «Нр-равится! Пр-роглочу!» — грозно рычала Маргарита, и словно детство возвращалось в комнату.

Маргарита ловила внимательные взгляды, которые бросали родные на лейтенанта, сначала не понимала, а потом звонко расхохоталась, поняв, — за жениха принимают!

— Познакомились с товарищем в поезде, — пояснила она, чтобы не доставлять старичкам лишних волнений, — ему ещё на машине километров сто надо ехать на север. В отпуск прибыл, четыре года дома не был…

Видимо, лейтенант не очень торопился домой после четырёхлетней разлуки, потому что досидел до позднего вечера, несколько раз собирался уходить, но каждый раз давал охотно себя уговорить посидеть ещё. На прощание он сунул Маргарите свой адрес:

— Пишите, я буду ждать…

— Ждите, — сказала Маргарита и со вздохом констатировала: ещё один безнадёжный!..

И вечер не прогнал вернувшегося в дом детства. Маргарита сидела на диване, подложив под локоть всё ту же, как и много лет назад, подушечку с вышитой на ней картинкой, изображавшей Красную Шапочку и серого волка, — маленькой она всегда боялась, что проснётся как-нибудь утром и окажется, что за ночь волк съел Красную Шапочку; «трик-так!», «трик-так!» — тикали старинные стенные часы, — раньше она думала, что они дразнятся: «Рит-ка!», «Рит-ка!»; папка, склонившись над столом, проверял тетради; мама штопала чулок, натянув его на большую деревянную ложку. Маргарите самой захотелось заняться рукоделием, она вспомнила, что надо пришить пуговицу к жакету, достала из шкафа деревянный грибок со всякой всячиной, сняла с него головку, высыпала содержимое грибка на диван и, подыскивая нужную пуговицу, перебирала давным-давно знакомые вещи, от которых тоже пахнуло далёкими годами, — сломанный пионерский значок, серебряный полтинник с изображением кузнеца, увеличительное стекло с отбитым краем, перо восемьдесят шестой номер, — им одним заставляли писать в школе, а Маргарита любила «уточку» — узконосое перо «копиручёт», — и папка сердился: «Испортишь почерк, черноглазик!»

Следующий день Маргарита посвятила путешествию по городу и по домам старых знакомых. Побывала у Чёмки, повидала дедушку Игната — «директора моста», он долго не узнавал её, и хотя сказал потом, что узнал, но она решила — всё-таки не вспомнил. Сходила к памятнику Красному Командиру, поправила увядшие букеты на постаменте — носят цветы, вот и её сколько нет в городе, а кто-то носит. Дошла до городского сада, попрежнему обнесённого дощатым забором, побелённым известью, разыскала доску, отодвинув которую можно было проникнуть в сад без билета, — так она и делала раньше, не от нужды, а из-за безотчётной лихости. Доска отодвигалась и сейчас, Маргарита хотела пролезть и не смогла, — велика стала, матушка!..

Обход старых школьных друзей огорчил Маргариту: никого! Кто в институте, кто в армии, кто на работе в других городах. Танюшка, сказали родные, уехала с мужем на Сахалин, у неё уже дочь. Маргарита шла некоторое время по улице ошарашенная. Танюшка, беленькая, похожая на зайчика Танюшка, которой, как отъявленной тихоне, в играх доставались самые незавидные роли — белогвардейца или японского самурая, — эта Танюшка сама уже мама! У ней у самой уже есть другая Танюшка, беленькая, похожая на зайчика…

Маргарита достала из сумки зеркальце и, склонив голову набок, критически начала рассматривать себя:

— Стары становимся!.. Годы…

Склонила голову на другой бок, посмотрела и с симпатией подмигнула своему изображению:

— А в общем ещё ничего!..

Из прежних подруг она разыскала только Натку. Та успела уже закончить институт пищевой промышленности и с инженерским дипломом вернулась в Чёмск на строительство комбината по выпуску масла и сухого молока.

— Маслоделом заделалась, понятно? — басом сказала Натка. Она стащила с Маргариты пальто и насильно усадила её за стол: — Обедать будем, попробуй отказаться, Маргарит проклятый!

Но тут она разглядела фасон Маргаритиной блузки, снова поставила подругу на ноги, стащила с неё и жакет и бесцеремонно стала вертеть Маргариту перед собой:

— Как это сделано, ну-ка?..

С шумом хлебая суп, не прожевав хлеба, Натка бубнила:

— Письма от кого получаешь?.. Таньку не видела?.. Почему это у тебя нет фотографии? Завтра же потащу сниматься…

После обеда начались бесконечные взаимные рассказы, расспросы, воспоминания, и только затем Натка догадалась поинтересоваться:

— Ты зачем сюда прибыла?.. Ого! — хохотнула она, услышав ответ Маргариты. — Хорошенький отпуск в такое время! Ну, ничего, подумаем…

С минуту Натка разглядывала подругу, как