Монстр. Масса. Толпа.

Если подумать, людей здесь, конечно, раза в два поменьше, чем было солдат на поле под Шерном. Но там столкнулись армии, разделенные на организованные единицы подразделений, а здесь «бродила» неуправляемая никем и ничем «человеческая гуща», океан Хаоса.

Пока Гор здоровался со всеми, Сабин взошел на трибуну, венчавшую центр обширного помоста, и с ее высоты обратился к собранию.

– Братья мои! – провозгласил вилик громовым голосом. – Я приветствую делегатов свободного Эшвена на его первой священной Ассамблее!

Сабин конечно же был великолепен. Свою реплику он выкрикнул внушительно, красиво и при этом настолько громко, что услышали ее даже в самых дальних рядах, несмотря на шорохи и разговоры. Да, подумал Гордиан, глотка у Сабина луженая. При таких талантах и микрофон не нужен – прирожденный глашатай или певец.

Между тем человеческая масса, пронзенная этим титаническим возгласом, пролетевшим от первого до последнего ряда, притихла и успокоилась. Гудевшие, как развороченный пчелиный улей, люди замолкли и вперились взглядами в оратора. С нетерпением предвкушая начало судьбоносного собрания, они смотрели на Сабина и вслушивались в его речь, растекающуюся над ассамблей, как небо, разворачивается над океаном.

Посмотреть стоило: огромного роста, с широченными плечами и громадной, тучной фигурой, Сабин выглядел умопомрачительно. Даже необъемное брюхо, висевшее на Сабине, не портило общего впечатления. Наоборот, более внушительной фигуры на ораторской трибуне представить себе было трудно. Хорошо поставленный, громовой, но в то же время какой-то бархатный голос лавзейского вилика пленял и завораживал, заставляя внимать изящным оборотам и горячим, эмоциональным призывам.

– Победа, – звенел его голос колокольным набатом, – даровавшая Свободу сервам Эшвена, досталась нам дорого! И, видит Бог, каждый из стоящих здесь знает об этом, ибо победа наша оплачена кровью наших же товарищей, павших на полях сражений и под стенами городов. Их жизни требуют отмщения! Их жизни требуют возмездия для своих убийц! Их жизни требуют свободы для своих братьев-рабов, кто еще мучается под пятой Бориноса в заморских провинциях! Их жизни требуют окончательной победы над изгнанным из Эшвена, но сильным и жестоким врагом, зализывающим раны за океаном!

Но главное – они требуют от нас сплоченности. Единства, братья мои, без которого победа эта невозможна! Сейчас, когда король Боринос и церковные псы повержены нашей доблестной армией – героями, что принесли освобождение миллионам рабов на кончиках своих алебард и пик, на штыках своих мушкетов, худшее, что мы можем сделать, – это допустить разногласия в наших рядах! Лишь стоя плечом к плечу, прикрывшись одним щитом и взяв в руки единый меч, мы сможем защитить завоевания нашей армии! И нашей Республики!

Да, друзья, я не оговорился, именно Республики, ибо, если кто-то из вас не заметил, прямо сегодня и прямо сейчас, прямо на наших глазах и внутри наших сердец происходит величайшее событие, что впишут во все летописи Твердого Космоса. Сейчас, по вашей воле и с вашими поднятыми руками, голосующими за новый земной порядок, умрет ненавистное королевство Бориноса, королевство рабовладельцев. И на священных землях Эшвена восстанет по зову истории новая, свежая, спелая и светлая сила – Республика Рабов! Нет, не рабов, друзья мои, то будет РЕСПУБЛИКА СВОБОДНЫХ!!! Вы слышите меня? Свободных людей!

Так говорил Сабин.

Он рокотал. Он пел. Он рыдал на трибуне!

Сабин рыдал и пел это еще, по крайней мере, полчаса, и за это время все присутствующие, казалось, были загипнотизированы стройностью его доводов и безупречностью решений. Наконец, когда делегаты, вместившиеся в зал, были окончательно подавлены силой слога и завораживающим тембром голоса оратора, он внезапно закончил:

– Только могучее и хорошо организованное государство, друзья мои, сможет защитить нашу Республику от любых посягательств Бориноса или всякого другого подонка, рискнувшего бросить ей вызов. Защитить свинцом и сталью. Защитить высокими стенами городов и насыпями полевых редутов. Но главное – защитить своей грудью, своим мужеством и пламенем сердец! Все вместе! Ведь каждый в отдельности – слаб, но вместе – нас миллионы, нам подвластны огромные земли и тысячи городов! Так давайте же сегодня все, как один, поднимем руки за новый ордонанс, который станет для будущих поколений священным храмом и знаменем Свободы!

Тут он хлопнул в ладоши, и по этому знаку на трибуну взбежал Дэн Критий, с показным трепетом сжимая обеими руками Великий ордонанс, свернутый трубкой и связанный зачем-то яркой голубой лентой, скрепленной замысловатой сургучной печатью.

Величественным жестом Сабин сорвал печать, отбросил в сторону ленту и развернул документ.

Гордиан тихо усмехнулся – выглядело все до ужаса театрально.

Но народ купился: люди застыли в молчании, слушая с плохо сдержанным восторгом и живым трепетом в душах и глазах.

Сабин прочитал ордонанс восторженным речитативом, делая ударения на повсеместно встречающихся в тексте словах «Свобода» и «Республика», «Единство» и «Победа», потом очень быстро пробежал короткие предложения об утверждении Великого Совета в прежнем составе, свернул манускрипт и вопрошающим взором взглянул на пораженную аудиторию.

Слова Сабина прозвенели над площадью как набат колокола, как мелодия гимна, как сигнал к началу атаки. Площадь зашумела. Напряжение последних минут спало – на лицах людей заиграли улыбки, в глазах заискрились радость и неподдельное счастье. Сабин обернулся к Гордиану и, победно улыбнувшись, мотнул ему головой, приглашая на трибуну. Весь вид его как бы говорил: «Ну, каково? И ты сравнивал меня с Трэйтом? Давай, осталось только добить!»

И Гор вбежал на трибуну по зову вилика так же, как за минуту до этого туда забрался шавкой адъютант Сабина.

Вилик чуть приобнял его за плечо и громогласно объявил:

– А сейчас, друзья, настал торжественный момент. Я приглашаю вас к голосованию! И огласит вопросы для голосования не просто человек, не просто воин нашей славной армии и даже не просто герой. Друзья мои, с невероятной гордостью и замиранием сердца своего представляю вам… Гора Фехтовальщика!!!

Не известно, замерло ли в этот момент сердце у самого Сабина, но лично у Гора оно дрогнуло, застыло на мгновение и застучало, чуть не выпрыгивая из груди, а на глазах снова, как вчерашним утром, навернулись слезы. Но если вчерашние являли собой следствие горя и отчаяния, то сегодняшние были явно другими. Это были слезы опьянения счастьем и гордостью.

За себя. За дело, которым он дышал и жил весь последний год. За сервов Эшвена и за их такую невиданную, нежданную, обильно политую кровью, но такую сладкую Свободу!

Площадь ахнула – вдохнула и выдохнула так, словно имела одни легкие на все стоящие строем тысячи душ, и взорвалась криком восторга.

Гор Фехтовальщик! Освободитель! Кумир миллионов!

Каро Сабин между тем спокойно, но по-прежнему громогласно продолжал: