Головная боль толчками уже пульсировала в его висках, в затылке, в переносице…

— Мы сдались, — сказал Лаврик, выпустил волосяную суму и с поднятыми руками сделал шаг вперед.

Вот тут молодой товарищ с наганом вдруг испугался, и пыльную чердачную паутину разорвали подряд два выстрела — один за другим.

Будто от удара бревном, Лаврик отлетел назад, прямо на Мику, в его широко расставленные руки.

Но Мика не смог удержаться на ногах и, оберегая Лаврика от ушиба о кирпичный дымоход, свалился вместе с ним на кучу тряпья, прикрывавшего дверцу в «новую жизнь Буратино»…

— Только пошеве…

Наверное, молодой и очень инициативный товарищ из уголовного розыска города Алма-Аты хотел сказать этим двум сопливым дурачкам: «Только пошевелитесь!», но не успел.

Один из них, пятнадцатилетний пацан, вдруг так глянул на него, что у молодого товарища со стреляющим наганом МГНОВЕННО И НАВСЕГДА ОСТАНОВИЛОСЬ СЕРДЦЕ.

С широко открытыми, но уже бессмысленно-мертвыми глазами он медленно опустился на колени, а потом мягко повалился на бок, так и не найдя в себе больше сил закрыть глаза — как и полагается МЕРТВОМУ ЧЕЛОВЕКУ.

А Лаврик лежал на старом казахском чердачном тряпье, кровавая пена совсем немного пузырилась у него на губах, а в груди клокотало и булькало…

Мика лежал рядом с ним, зажимал ладонями маленькие кровоточащие дырочки на груди у Лаврика и в самом низу живота и слушал, как Лаврик с трудом, задыхаясь и глотая кровь, заполняющую ему рот, растерянно и удивленно говорил:

— …ну что же это?! За это же не стреляют… За такое же — не больше «пятеры»… Зачем же стрелять, падлы?! Где же их ебучие законы, мать их… Стрелять-то зачем, Микочка?… Мика…

В первый и последний раз в своей жизни Лаврик назвал его «Мика». И умер у него на руках.

А по ступенькам лестницы, ведущей на пыльный чердак, с грохотом бежали на выстрелы сержанты в гражданском и с милицейскими наганами укороченного образца…

* * *

«Зайчик… Мой педный зайчик!..» — где-то сказала Миля.

* * *

Вот бы удивился тот смелый, молодой и инициативный товарищ из уголовного розыска, если бы с перепугу не взялся бы стрелять и остался бы сам в живых!.. Если бы не умер вот так удивительно для своего крепкого тридцатилетнего организма.

Что было крайне удивительно даже патологоанатомам из республиканской судмедэкспертизы, вынужденным в своем заключении написать, что «…смерть наступила в результате мгновенного шокового прекращения сердечной деятельности»…

Так вот, если бы тот самый молодой и инициативный остался бы в живых, он ужасно удивился бы, узнав, что пятнадцатилетний щенок, да еще из этих… ну как их?… Короче, из сраных эвакуированных интеллигентов, которого, как он считал, можно было соплей перешибить, за два месяца пребывания в новом городском следственном изоляторе, в ходе ведения дознания и нескончаемых допросов, не ответил ни на один вопрос и не подписал ни одной странички!..

А однажды, когда его допрашивали сразу двое и один из следователей, доведенный молчанием этого паршивца, хотел было дать ему хорошую затрещину, пацан поднял на него глаза и ТАК ПОСМОТРЕЛ, что ретивому следователю показалось, будто его грузовик отбросил на полном ходу! Он, бедняга следователь, так и влип в противоположную стену. Закричал, забился в истерике, что-то бессвязное лепетал, хотя, как утверждал второй следователь, пацан даже пальцем не пошевелил. Только посмотрел.

После этого случая того следователя, которому показалось, что на него грузовик наехал, пришлось в горбольницу определить, в нервное отделение, а второго просто отстранили от этого дела. На другое перебросили. Мало ли тогда в Алма-Ате было грабежей, разбойных нападений, ограблений магазинов, складов… А чуть ли не ежедневные уличные поножовщины, драки на танцплощадках — с кастетами, обрезками водопроводных труб, кусками железных цепей. Так что следователи были нарасхват.

После того допроса Мику дней на десять оставили в покое.

Только перевели из общей камеры в одиночную. То есть она была двухместная, но Мика сидел там один. Вторые нары были подняты и наглухо пристегнуты к бетонной стенке большим висячим замком.

Хотя Мике и в общей камере было неплохо. Все знали, что этот угрюмый и молчаливый пацан — уркаган, каких свет не видел! Фантастический «гастролер», вор-скокарь по кличке Мишка-художник. Знали, что ни один его «скок» не доказан, что его кровный корешок и подельничек — легендарный Лаврик — был застрелен, когда их брали по наводке какой-то сучары, и что за Лаврика Мишка-художник «положил» чуть ли не взвод мусоров!

Но вот как он это сделал, никому не известно: валяются дохлые менты вокруг, а живой и невредимый Мишка-художник закрывает глаза своему мертвому корефану Лаврику…

Вот такие воровские и блатняковые горделиво-жалостливые сказки витали вокруг Микиной личности в общей камере. Но уж когда в камеру пихнули двух залетных саратовских, и они сразу объявили себя «в законе», и попытались «качнуть права», начав с самого младшего — с Мишки-художника, вся камера им такой «укорот» сотворила, что они еще долго искали себе место под нарами!

Кто-то из «ссучившихся» сявок шепнул надзирателю, тот доложил выше, и тогда тот самый начальник без правой кисти (правда, ворье утверждало, что он и с левой стреляет как бог!) и перевел Мику в одиночку. От греха подальше. Как говорится, от лишних трупов.

Потому что странная смерть его подчиненного в Талгаре на чердаке у планакеша еще два месяца тому назад навела начальника на одну диковатую на первый взгляд мысль: а уж не действительно ли его убил Мишка-художник?

Но как?! Каким образом? Бред какой-то…

Начальник хоть и был без правой кисти руки, но с головой. Не то что его молодой и инициативный, но уже покойный товарищ. И был ужасно любопытным типом, как и положено, наверное, быть начальнику уголовного розыска.

Он начал копать. В смысле — отматывать время назад. Как кинопленку. И достаточно скоро наткнулся на странную смерть Генки Оноприенко и на «особо тяжелую форму мозгового кровоизлияния» Маратика Семенова, двух молодых и здоровых артистов ЦОКСа, где когда-то работал и подследственный Михаил Поляков.

Мало того, начальник выяснил, что смерть Г. Оноприенко и инсульт М. Семенова, впоследствии приведший к кончине последнего от «необратимых поражений и изменений головного мозга», произошли во время кражи, которую М. Семенов и Г. Оноприенко совершили больше года тому назад в камере хранения общежития киностудии в помещении бывшего кинотеатра «Алатау». Где когда-то проживал и М. Поляков.

Было выяснено, что все предыдущие кражи в гостинице «Дом Советов», а также неоднократные кражи в вышеупомянутом общежитии совершались именно Г. Оноприенко и М. Семеновым, а не подозревавшимся во всех этих кражах М. Поляковым.

И снова та же картинка маслом! Здоровенные бугаи вроде последнего трупа — молодого и инициативного — погибают без малейших следов насильственной смерти. Мало того, от причин, которые в большинстве случаев проявляются в пожилом возрасте с достаточно изношенным организмом!..