– Непохоже, чтобы вас интересовал подобный союз, – сказала Мэрили, и уголок ее рта чуть заметно дернулся.

– Хм, – ответила Душка, – это наш клуб в двадцатые годы убедил мэра отдать кусок земли под аэродром – и теперь у нас лучший аэропорт в мире.

– Впечатляюще. – Мэрили свернула к югу, к центру Атланты.

– Это лишь один пример. Еще мы организовали сеть детских садов и несколько современных библиотек. Не многие люди о нас знают, потому что мы не трубим о своих успехах, как некоторые организации, которых я называть не буду. – Она поджала губы, желая показать Мэрили, что говорит серьезно, пусть даже не могла толком вспомнить ни одной из таких организаций.

– А ваш муж, Том, как относился к клубу?

Душка опустила глаза, посмотрела на свои руки, сложенные на коленях, на золотое кольцо на безымянном пальце левой руки.

– Он не узнал. Его не стало раньше, чем я вступила в клуб.

Мэрили немного помолчала, пожевала нижнюю губу.

– Вы так рано овдовели… Вам никогда не хотелось выйти замуж второй раз?

– А вам? – парировала Душка.

Мэрили смерила ее недовольным взглядом.

– Еще и года не прошло. Если честно, я все еще чувствую себя замужней.

– Хм. Ваш супруг, очевидно, думает иначе. – Душка вновь поджала губы. – Кстати сказать, Уэйд одинок, он ваш ровесник. Вы ему явно симпатичны, если вы не заметили, хотя я уверена, что заметили. Он чудесный плотник, но вам нелишним будет знать, что еще он успешный предприниматель. Очень успешный.

Мэрили покраснела до ушей.

– Все это для меня не важно. В мужчинах я ценю доброту, заботливость, чувство юмора. Хорошее отношение к детям. И верность.

Душка пристально посмотрела на Мэрили и чуть заметно улыбнулась.

– Такого нового мужа вы бы хотели?

– Да, – без промедления ответила Мэрили. – Ну гипотетически, потому что никакой новый муж мне не нужен. Но самое главное для меня – верность. – Она немного помолчала. – А вы? Какого мужа хотели бы вы?

Душка сделала вид, будто всерьез задумалась.

– Знаете какого? – Она взглянула на Мэрили из-под очков. – Такого, чтоб мог водить в темноте.

Минивэн чуть дернулся, потому что Мэрили зашлась от хохота.

– Видимо, с возрастом наши вкусы меняются.

– Это уж точно, – согласилась Душка, вдруг ощутив щемящую боль в груди, там, где когда-то было сердце.

Мэрили взяла солнечные очки, лежавшие на приборной панели, и нацепила на нос.

– Расскажите мне, каким был Том? Как вы познакомились?

Душка напряглась, руки крепче сжали колени. Она ни с кем не говорила о Томе. Никогда. Тем более с теми, кого едва знала. Ей хотелось оставить этот вопрос без внимания, воспринять его просто как попытку поддержать разговор и избежать тем, личных для самой Мэрили. Но она понимала – дело не в этом. Как бы она ни старалась держать новую знакомую на расстоянии, между ними уже завязалась дружба, рожденная из тесного соседства, обоюдного одиночества и борьбы за жизнь, которую выбрали не они сами.

Душка повернула голову. Пожалела, что оставила дома свои солнечные очки – солнце, бьющее в окно, слепило.

– Мне было девятнадцать. И как только я увидела его в первый раз, я поняла – если и смогу когда-нибудь влюбиться, то только в него.

– А Том? Он тоже это понял?

Губы Душки растянулись в улыбке.

– Не-ет. Когда он впервые меня увидел, я пыталась кое-кого убить. Так что, можно сказать, в тот день он спас две жизни. – Глядя в безоблачное голубое небо, она начала рассказ.

Душка

1941 год

Остановившись, чтобы перевести дыхание, я вновь загляделась на макушку Джимми, не в силах отвести глаз. Стоило тратить на мальчишку такие прекрасные золотистые волосы! В точности такие же, как у мамы, поэтому она, наверное, и делала вид, будто Джимми не существует. Кому понравится видеть свое зеркальное отражение, далекое от идеала?

Отдышавшись, я продолжила толкать коляску к гранитному Голиафу, известному как Стоун-маунтин[13]. Некоторые люди вели свои автомобили вверх по холму, но никакие мольбы Джимми и издевки Гарри не заставили бы меня совершить такую глупость. Я припарковала машину у подножия и пошла по тропе, толкая перед собой коляску, решив вернуться, когда тропа станет слишком каменистой или когда я устану.

Для апреля было слишком холодно. Мое дыхание клубилось облаками пара, небо начали заволакивать первые робкие облака. Но понемногу они набирались смелости, становясь все больше и темнее, и в конце концов почти закрыли солнце. Я никогда раньше не поднималась на Стоун-маунтин. С двадцатых годов, когда все это было задумано, успели доделать только барельеф генерала Роберта Ли, и у меня всегда находились дела поважнее, чем рассматривать то, что получается, когда у людей не хватает средств закончить начатое.

Сегодня на прогулку выбрались только мы с Джимми, потому что Ламар приболел. Всего лишь небольшой кашель, но он предпочел остаться дома. Теперь он жил с наемными работниками, Скоттами, у которых не было детей, и Ламара они приняли как сына. Они въехали в дом, где он раньше жил с Руфусом, и получилось, что теперь у него снова была семья.

Джимми, по-моему, заразился от Ламара, но был слишком упрям, чтобы это признать. Упрямство – вот черта, по которой все сразу понимали, что мы с ним родственники. Я заметила, что он дрожит, заставила его надеть свитер, и он подчинился – уже поэтому следовало оставить его дома. Но отговаривать его было все равно что просить корову не доиться.

Так что я толкала и толкала коляску под свист и улюлюканье Гарри и Кертиса, которые шли за нами. Их никто не звал, но Гарри сказал – неприлично, чтобы девушка сама вела машину (хотя мы оба знали, что я управляюсь с ней куда лучше его) и что раз я девушка, то непременно разобью папин «Плимут». Но на самом деле причина крылась в другом – они искали место, где покурить. Папа не выносил курильщиков с тех пор, как его урожай табака не задался и сильно подпортил ему жизнь. А брать машину, если с ними не было меня, он братьям не разрешал. Это знал даже Гарри.

К стыду всей нашей семьи, ни Гарри, ни Уилл еще не служили в армии, хотя возраст давно обязывал. В свое время они как-то избежали призыва и даже после Перл-Харбора, когда каждый уважающий себя человек добровольно записался на фронт, они этого делать не стали. Зато ушел воевать Бобби, мой тихий, умненький брат, больше всего любивший читать. Он обещал вернуться, но я не понимала, как можно такое обещать. Уже трое соседских ребят погибли во Франции, хотя тоже верили, что вернутся. Мама тяжело переживала уход Бобби и с того дня не произнесла больше ни слова.