– Neun zwei,[54]– сказал он.

Во второй раз мой дед и хауптман Феликс Штайнер встретились в сорок седьмом году в степях Средней Азии. И, что удивительно, именно «вальтер» Штайнера стал причиной этой новой встречи.

В последние годы войны и по её окончании начались массовые посадки тех, кто побывал в плену, был на по своей воле угнан в Германию или, наоборот, сознательно помогал нацистам. С последними всё ясно, но и многих других Отец всех детей, лучший друг физкультурников, сталеваров и авиаторов по правилам своей извращённой логики полагал «предателями», и сотни тысяч их вновь оказались за колючей проволокой. Мой дед в плену не был, хотя один раз ему и пришлось покинуть подбитый истребитель над территорией противника, после чего он трое суток пробирался к своим. Но этот факт биографии он от оперативных работников «Смерша» благополучно скрыл, а потому причин арестовывать его вроде бы не было. Однако где-то кто-то сказал: «Надо!» и где-то кто-то ответил: «Есть!». А уж причину придумать – плёвое дело.

Это что, именное оружие? Нет. Кто вам его выдал? Может быть, маршал Советского Союза? Нет? Пилот Люфтваффе? Нацистский преступник? Вы принимаете подарки от нацистского преступника? Очень интересно… А ну говори, тварь, за сколько рейхс-марок продал Родину?!

В Средней Азии мой дед и Феликс Штайнер прокладывали каналы для орошения хлопковых полей. Работали они практически бок о бок, только русские заключённые в основном копали, а немцы, как народ аккуратный, дисциплинированный и способный к точной механике, были допущены к строительству и наладке вспомогательных сооружений. Впрочем, общаться друг с другом русским и немцам строго запрещалось, и даже бараки их были разнесены и отделены глинобитной стеной с натянутой поверху «колючкой». Так что до поры до времени мой дед и не знал, что живёт и работает рядом с человеком, самолёт которого сбил когда-то над зимней Ладогой.

Но вот однажды в бригаде военнопленных освободилась вакансия механика. Тот, кто её занимал, попил тухлой водички и тихонько, бедолага, окочурился. Администрация исправительно-трудового учреждения с ног сбилась, отыскивая ему замену. Подняли личные дела, и оказалось, что среди белорусских крестьян и «социально-близких» уркаганов с образованием в три класса затесался сын ленинградского профессора, бывший студент первого курса Политехнического института и бывший лётчик, отвоевавший пять лет. Кончилось тем, что моего деда вызвал на собеседование кум – так в системе ИТУ называют представителей администрации.

– В технике чего-нибудь понимаешь? – спросил кум.

– Понимаю, – отвечал мой дед.

– Понимает он! – фыркнул кум. – Ты толком говори, насос починить сумеешь?

– Сумею.

– По-немецки кумекаешь?

– Кумекаю.

– Будешь с фрицами работать.

Так мой дед попал в бригаду военнопленных. Феликса Штайнера он не узнал. Тот сильно изменился за эти годы. Похудел, оброс, загорел до черноты, носил обычную рабочую фуфайку и стоптанные кирзовые сапоги. Зато бывший хауптман сразу узнал бывшего противника. Однажды, когда мой дед возился в мастерской, перебирая очередной насос, Штайнер подошёл к нему и сказал:

– Neun fьnf.[55]

Сначала мой дед хотел дать ему в зубы. В конце концов, этот недорезанный, недоповешенный и недорасстрелянный фашист поломал ему всю жизнь. Но потом рассудительность, свойственная, кажется, всем отпрыскам профессорских семей, взяла своё; дед вспомнил, что в этот лагерь он попал не потому, что кто-то когда-то подарил ему пистолет Вальтера, а потому, что так устроено общество, в котором он жил и живёт. Поэтому бить Штайнера он не стал, а просто послал далеко и надолго, перемежая в своём послании русские и немецкие ругательства. Штайнер улыбнулся и удалился.

Через неделю мой дед, который успел успокоиться и теперь изнывал от любопытства, каким образом шесть лет назад хауптман сумел предсказать их будущую встречу и что означают эти цифры: «девять два» и «девять пять»? Мой дед задал свои вопросы во время обеда, когда бригада, собравшись в тени только что возведённой времянки, хлебала под присмотром охранников пустую лагерную баланду. Разговор он повёл на немецком:

– Тогда, в сорок первом, вы говорили, герр Штайнер, что мы встретимся после войны. Это была просто вежливость? Или вы имели в виду что-то другое?

Штайнер ответил не сразу, он дохлебал баланду, ложку облизывать не стал, как это сделал бы любой зэк русской национальности, а вытер кусочком чистой ткани, которая только у немцев и водилась, после чего, прищурясь, посмотрел на моего деда.

– Цянь – очень сильный символ, – сказал он. – Люди, отмеченные этим символом, редки. Но ещё более редки те, кого люди, отмеченные символом цянь, могут назвать своим «великим человеком».

– Цянь – это что? – переспросил мой дед. – Что-то китайское?

Штайнер снисходительно усмехнулся, поднял щепку и с её помощью изобразил на земле шесть параллельных чёрточек.

– Перед вами гексаграмма цянь, – пояснил хауптман, – первая из шестидесяти четырёх гексаграмм, описанных в «Чжоу и», китайской «Книге перемен».

Мой дед, конечно же, знал о существовании знаменитой гадательной книги, не имеющей установленного авторства, но читать её переводы ему не приходилось, поэтому он слушал Штайнера с огромным интересом.

– Цянь означает творчество. Причём творчество в самом первоначальном смысле этого слова, творчество неба. Европеец назвал бы его «божественным творчеством». Любая гексаграмма в целом описывает законченный процесс. Это может быть какая-нибудь деловая инициатива, об успехе или неуспехе которой можно погадать на «Чжоу и». Или целая человеческая жизнь – от рождения до смерти. Кроме того, каждая черта в гексаграмме имеет числовое выражение и собственное значение, соответствующее некоему этапу описываемого процесса. Например, непрерывная черта соответствует девятке. Вторая снизу «девятка» в гексаграмме цянь интерпретируется как «дракон на поле», то есть первое проявление творческого начала в земном человеке. Вместе с тем она отражает положение в обществе, которую на этом этапе может занимать человек – «вторая девятка» означает «слуга» или «служащий». Гадание по «второй девятке» в гексаграмме цянь предсказывает встречу с «великим человеком» и благоприятную перемену в судьбе.

– Ага, – сообразил мой дед. – Следовательно, вы считаете себя человеком, отмеченным знаком цянь, и в тот момент, когда мы встретились, вы были… э-э-э… «служащим», что соответствовало «второй девятке» в гексаграмме вашей судьбы?

– Совершенно верно, – подтвердил Штайнер. – Вы всё очень быстро схватываете, – польстил он.

– Но тогда объясните мне, герр Штайнер, почему вы сочли вот это, – дед кивнул на покуривающий в сторонке конвой, – благоприятной переменой в своей судьбе?

– Как посмотреть, – заметил Штайнер. – Большинство моих сослуживцев мертвы, а я жив и рассчитываю раньше или позже вернуться на родину.