- Татия! Тамрико вернулась!

Нино открыла было рот, чтобы объяснить, что она не Тамрико, но тут на пороге появилась ещё одна женщина – вероятно примерно того же возраста, что и мать Нино и, приобняв старушку за плечи, сказала:

- Мама, ты же знаешь, что Тамрико давно пропала, - и, переведя взгляд на Нино, с улыбкой проговорила:

- Извините, она… Господи!       

С этим восклицанием она уставилась на Нино также ошарашенно, как перед этим смотрела ее мать, а сама Нино стояла перед ними и чувствовала, что не в состоянии сказать в ответ ни слова.      

Они кого-то в ней узнали – это было очевидно. Значит, скорее всего перед ней были именно те, кого она искала. Родные ее отца.      

- Простите, вы… очень похожи на одну девушку, - наконец очнулась младшая из женщин и, распахнув дверь шире, пригласила:      

- Проходите.

Чуть замявшись, Нино шагнула внутрь и, дождавшись, когда за ней закроют дверь, сказала:

- Здравствуйте. Меня зовут Нино. Нино Тодуа, - добавила она и внутри у нее что-то дрогнуло, когда она увидела, как изменились в лице обе женщины.       

- Дочка Давида, - прошептала та, которую звали Татия, а пожилая женщина, так и не отнимая от лица рук, внезапно расплакалась.    

- Проходи… проходи же, - очнулась наконец первой Татия и, взяв Нино за руку, повела ее в комнату и, с видным невооружённому глазу волнением, усадила на диван. Какое-то время, показавшееся Нино бесконечным, но вместе с тем – безгранично малым для осознания всего произошедшего, они, все трое, молча разглядывали друг друга, а затем, все также не говоря ни слова, Нино достала из сумки письмо отца и протянула его Татии.       

Той хватило одного-единственного взгляда, чтобы понять, что за бумагу она держит в руках.    

- Письмо Давида, - сказала она и тоже заплакала, и Нино внезапно поймала себя на том, что по ее собственному лицу также катятся слёзы.    

А затем, не добавляя больше ни слова, обе женщины просто кинулись к ней и сжали в объятиях.   

- На самом деле, это письмо – только часть дневника, - сказала Татия, когда им всем наконец удалось успокоиться и снова обрести способность говорить. Минутой ранее Нино узнала, что Татия приходится ей родной тётей, а ее мать, бывшая, соответственно, и матерью отца Нино, - бабушкой.    

Казалось немного странным, что эти люди, которых она видела впервые в жизни, приняли ее вот так - просто и безоговорочно, и сама Нино вдруг почувствовала то, ради чего сюда ехала – принадлежность к этому дому и этой семье. К тому, за что сражался ее отец.    

Но в ее голове все ещё бился один мучительный вопрос.

- Если вы знали обо мне… - проговорила Нино вслух то, что ее волновало, - почему вы никогда нам не писали? Почему не искали?      

- Мы не знали, как это сделать, - ответила Татия. – Во время войны в дом попал снаряд и в пожаре сгорели почти все письма и документы. У нас не осталось с вами никакой связи. Ни телефона, ни адреса.      

Нино показалось, что с души упал камень. Они не забыли о ней. Они действительно были ей рады. И с постепенно нараставшим чувством радости обретенного настоящего и одновременно – печали о потерянных годах, она слушала, как Татия и бабушка, перебивая друг друга и перемежая улыбки слезами, рассказывали о том, как пропала без вести вторая сестра отца, Тамрико, работавшая медсестрой, на которую была так поразительно похожа Нино. А ещё – о том, как погиб отец, закрывший во время перестрелки своим телом ребёнка. И с каждым произнесенным словом из души, капля за каплей, уходила обида, сменяясь если ещё не пониманием, то, по крайней мере, принятием выбора того, кто привел ее сюда.     

Привел, чтобы она могла обрести за несколько часов больше, чем имела за всю свою жизнь.

- Вот так вот просто выгнала едва ли не с порога? - во второй раз за последние пару минут уточнила Ира, держащая на руках Алину.      

- Кажется, я сказал именно это, - рыкнул Герман, вновь принимаясь метаться по комнате.     

С полчаса назад он приехал от матери Нино, к которой первым делом и отправился в надежде найти там саму Нино. И которая прогнала его, едва он «нарисовался» на пороге их квартиры.     

«Она уехала. Не знаю, куда. Не приходите сюда больше», - проговорила женщина, после чего попросту захлопнула перед лицом Ильинского дверь. И как он ни звонил и ни стучал после - не открыла.     

- Прекрасно. Но в целом ожидаемо. И что будешь делать теперь?    

- Не знаю.      

Герман подошёл к бару, налил себе полный бокал виски, опрокинул в себя залпом и добавил ещё порцию.   

- Ты сможешь помочь?    

- Если она куда-то уехала?    

- Да.    

- Ну, Ильинский. Я не настолько всемогущая. И муж мой тоже.     

Она ссадила забеспокоившуюся Алину с рук, и та быстро поползла к отцу. После чего остановилась на полпути, уселась на полу и принялась болтать что-то на своём языке.     

- Хорошо. А идеи какие-то есть?   

- Ммм…      

Ира устроилась в кресле, положила ногу на ногу и замолчала. Только смотрела за тем, как Алина передвигается по комнате, то доползает до одной стены, то разворачивается и, быстро перебирая руками и ногами, мчится ко второй.      

- Ты можешь попробовать съездить к маме Нино с ней, - сестра указала на Алину. - Вы же уже раз были там и кажется, всё прошло как нельзя лучше.     

- То есть, сам по себе со своими желаниями и потребностями я уже не котируюсь?     

- Как ты успел понять - нет. Да и женщины… ты же знаешь их.     

Алина подползла к Ире, и та, снова взяв её на руки, продолжила:     

- Одно дело, когда к матери Нино приехал мужик, который сначала обрюхатил её дочь, а потом вынудил сбежать…       

- Ира…     

- Что - Ира? Я тебе рассказываю о том, что она может думать. Не перебивай. Так вот… - сестра сделала вид, что размышляет. - Естественно, первой и самой правильной реакцией было тебя отослать куда подальше. И совсем другое, когда ты приедешь с Алиной. Мама Нино явно знает, что её дочь привязалась к малышке. Ну а дальше… дальше всё будет зависеть от твоего красноречия. Попробуй убедить её, что у тебя серьёзные намерения, и что вообще бы по-хорошему вам с Нино не помешало бы поговорить. Ну, с учётом всех открывшихся тебе обстоятельств.     

Герман снова залпом допил виски. Отставил пустой бокал и сложил руки на груди. В словах Иры была доля правды. Точнее, разумности. Но он всё же собирался обдумать всё ещё раз, чтобы теперь действовать наверняка.