Когда-то он взлетал в седло с земли, не касаясь стремян, и весело смеялся этому. И уж подавно сам спрыгивал наземь.

Повелитель сошел с седла белого жеребца по живым ступеням. Подошел к склоненному полководцу:

— Разрешаем встать.

Непобедимый поднялся, кряхтя.

— Нас известили, что захваченный Бурундаем мангус и урусуты из его свиты у тебя.

— Это так, Повелитель. Я счёл необходимым убрать его с глаз, дабы не устрашать наших цэрегов, и без того смущённых слухами.

— Что ж, разумно. Но отчего ты не поспешил уведомить нас об этом?

— Да простит Джихангир нерадивого раба своего, я торопился допросить пленных, полагая возможным известить Повелителя моего потом.

— Напрасно, Непобедимый. Мы сами допросим пленников. — И, пройдя уже несколько шагов к черной юрте, кинул, не оборачиваясь: — Дозволяем сопровождать нас.

Непобедимый переглянулся с Наймой и отправился вслед за Повелителем — а если быть точным, за четырьмя синими нукерами и двумя белобородыми уйгурами в синих халатах и синих высоких шапках, и невзрачным человечком с на редкость неприметным лицом.

Жарко горят фитили в плошках с бараньим жиром. Крепко держат цепи на запястьях. Душно. А тут еще ввалились толпою — воины и старики в синем, давешний кривой, видать, воевода здешний, какой-то неприметный, не пойми кто, половец не половец, касог не касог… А впереди всех — не то девка, не то парень, но размалеванный, как скоморох. Тонкостанный, тонкорукий, пальцы в перстнях, на лице — роспись, как на стене церковной, одежка белая, на голове и вовсе не пойми чего одето. У пояса — меч. Садиться стал, где стоял, думал уж — на пол сядет, так белобородые с кривым наперебой под него подушек наметали. В тонкие пальцы чеплашку, пахнущую пропавшим молоком, сунули. И расступились, согнувшись.

Да никак сам царь Батый?! Вот этот вот сопляк? Вот этому скомороху крашеному покоряется орда, которой от козарских времен на русских землях не видывали?

А тут неприметный выступил вперед:

— Тебе оказана великая честь, колдун. Тебя будет допрашивать сам великий царь Бату, сын Джучи, сына Чингиса, Потрясателя Вселенной, Священного Воителя, царь над царями, земной бог…

Оттарабанил — и склонился в сторону Батыя.

Заговорил скоморох. Что и сказать — умеет себя держать. И слов не понимаю, а от голоса мороз по коже продрал… бы. Продрал бы, не будь этой зимы, мёртвых городов, котла на Пертовом угоре, поднятых…

И снова неприметный зарядил:

— Кто вы, каким Богам молитесь и почему нападаете на меня?

Ох, чуть не поперхнулся Чурыня, это мы, выходит, на него нападаем… ну что ж, слушай, царище косоглазое.

— Веры мы — русской, русским Богам молимся. Мы — люди Государя Резанского, Юрия Ингоревича, — да, это было так. После Котла на Пертовом угоре он — резанец, такой же, как и прочие. Это его боль, это его месть. И за Государя — тоже. — А что нападаем… так не нападаем мы пока, так, медом хмельным потчуем… Напоим, накормим вас досыта, да и проводим восвояси… Жаль только, гостей многовато, всех угостить не успели…

Неприметный забормотал, царь-скоморох слушал, едва покачивая головою. Белобородые в синем платье торопливо укладывали строки на бумажные свитки. Потом беленая рожа вдруг поднялась, перекинулась несколькими словами с кривым и вышла.

Поди пойми — понравился ему ответ или нет… Кто этих царей разберет? Чурыня надеялся, что нет.

На оставленных Батыем подушках тут же устроился кривой, зыркая на Чурыню исподлобья.

— Теперь расскажи: сколько у вас войска, что умеете делать из колдовства…

Сейчас говорил другой толмач, в чёрном чапане. Неприметный человечишка исчез из шатра вслед за размалеванным царем и его синей свитой.

— Нас чуть-чуть побольше, чем мертвецов, что вы оставили за спиной и чуть-чуть поменьше, чем деревьев в наших лесах. Мы можем поднять людей, которых ты убил, мы можем поднять крепости, которые ты сжег. Вьюга — наш голос, птицы и звери в лесу — наши глаза, деревья — наши руки.

Кривой оборвал чёрного толмача. Заговорил. Толмач, выслушав его, начал переводить:

— Ты хвастлив, как всё колдуны. Но тебе лучше сказать правду. Может, ты и неуязвим, но те, кого с тобой привезли, — нет.

— Не веришь, воевода поганский? Так скоро сам всё увидишь. Не сегодня завтра мои побратимы всё за мной придут. Тогда и посчитаешь, и посмотришь, чего могут.

Кривой аж переменился в харе своей искалеченной. Вскочил, выбежал вон.

Чёрные нукеры муравьями рассыпались по становищу, и вскоре в черную юрту заспешили тысячники. Если туда они просто спешили, то обратно вылетали как ошпаренные. Тысячники кричали на сотников, сотники орали на десятников, десятники кнутами торопили цэрегов. В эту ночь выспаться во всем многотысячном становье довелось разве что Джихангиру, сиятельным ханам с обслугой да пленникам. Их не тревожили, даже попить-поесть принесли — правда, питье было скисшим молоком, а еда — жареной кониной.

Войско собралось в логовине неподалеку от ордынского становища. Здесь были и свои — прошедшие Пертов угор, и сторонники — живые и поднятые. Их уже научились прятать на ночь от опасных для них лучей. Самыми толковыми оказались почему-то самогубцы. Эти сами прятались от солнца, да и в драке не дожидались приказов. Еще они проявляли большую тягу к чужацкой крови — вроде девушки у ног воеводского коня, в который раз расчесывавшей свои длинные белые волосы — между боями это было ее единственное дело, расчесывать волосы, заплетать и расплетать огромную косу. Жаль, на всё войско таковых набралась бы едва ли дюжина.

Жаль, не выходило поднимать воинов, павших в битвах. Видно, над ними непрожитое не имело власти — и то сказать, средь жгучих видений Котла на Пертовом угоре не было смерти ни одного из дружины Государя и его ближников.

Догада, Златко и еще несколько гридней так и не приучились хорошо управляться с поднятыми. У них было другое оружие. Рядом с каждым из них сидели на снегу волки, а ветви над головою чернели от воронов.

И еще были сторонники. Из отбитых пленных, из уцелевших жителей уничтоженных сел и городов, из последних воинов павших дружин и ратей.

К полуночи перекличка закончилась. Коловрат встал в стременах.

— Сторонники! Завтра на самого царя идем, в прямой бой. Нам нашего побратима выручать надо. А вас не неволю. Кто хочет — ступайте по домам.

Оглядел войско. Нигде никакого шевеления.

— Ну что, сторонники? Или не слышали — смертный бой завтра. Мы-то навьи, а вам…

— Не трать зря слов, воевода… — подал голос рослый темноусый парень с ослопом на широких плечах. — Кто хотел — давно уж ушел. Убежал даже, на красавцев вон этих полюбовавшись, — и кивнул на заплетавшую косу мертвячку.

Многие засмеялись, а поднятая посмотрела на парня и улыбнулась ему синими губами.