— Мы бились вчера не с новобранцами, а с ветеранами, — сказала Эмболария, подойдя к моей постели с чашей в руке. — В передней линии у римлян находились явно не юнцы, но опытные воины. Вы разве не заметили этого?

Эмболария взглянула на меня, потом на Реса.

— Я тоже обратил на это внимание, — проговорил я, беря чашу с целебным настоем из рук самнитки.

— Значит Вариний не решился пустить впереди своих новобранцев, расположив их позади ветеранов, — задумчиво произнес Рес. — Хитрый лис этот Вариний! Арезий и Клувиан тоже утверждают, что наша передняя шеренга оказалась под ударом опытных легионеров. И Спартак говорит о том же, а Крикс с ним спорит.

— Каковы же доводы Крикса? — спросила Эмболария.

— Галлы, находившиеся на правом крыле, отрубили головы у нескольких павших в битве легионеров, — ответил Рес, — так все эти головы принадлежали юношам не старше двадцати лет.

— Ну и что с того? — пожала плечами Эмболария. — Вполне может быть, что против нашего правого крыла Вариний выставил новобранцев. Я этого не оспариваю. Однако в центре у римлян находились ветераны. В этом я твердо уверена, так как сама вчера сражалась с ними лицом к лицу. Какие у нас потери на правом крыле? Ничтожные. А сколько воинов у нас полегло в центре нашего боевого строя? Около шестисот, и это за неполные два часа.

— На нашем левом крыле тоже большие потери, не меньше трехсот убитых, — хмуро заметил Рес. — Плохо то, что при отступлении мы не смогли вынести с поля битвы всех наших раненых. Римляне добили их, ведь на войне с восставшими рабами они не берут пленных.

После того как Рес ушел, я проспал почти полдня. Потом, отведав пресной каши из полбы, я пытался ходить по палатке от одного опорного шеста до другого. Слабость не оставляла меня. Мне казалось, что мои руки и ноги набиты ватой.

Ближе к вечеру меня навестила Фотида. У нее был усталый вид. Оказалось, что она не спала всю ночь, ухаживая за ранеными вместе с Ифесой, Лоллией и другими женщинами. Фотида выглядела подавленной от того, что, несмотря на все заботы, раненые умирают один за другим.

— До рассвета не дожили семнадцать человек из-за большой потери крови, — устало молвила Фотида, сидя на табурете, где до нее сидел Рес. — И сегодня уже скончалось тринадцать человек… Сил нет смотреть на муки этих несчастных.

— Выпей вина, подруга. — Эмболария протянула Фотиде чашу с хмельным напитком темно-янтарного цвета. — И живо в постель! Тебе надо отдохнуть.

Фотида с покорным видом взяла чашу и залпом осушила ее. Затем Фотида отправилась в свою палатку. Эмболария ушла вместе с ней.

Прошло двое суток, прежде чем я смог твердо держаться на ногах.

Все это время я узнавал от Реса и Эмболарии о тех яростных спорах и раздорах, кипевших на советах вождей восставших. Крикс и его галлы, вопреки запрету Спартака, каждый день совершали вылазки к римскому лагерю, забрасывая римских дозорных камнями и дротиками. Легионеры без особого труда отгоняли гладиаторов от своего вала, но сами не предпринимали попыток взять штурмом лагерь Спартака. Видимо, Вариний понимал, что выкопанный восставшими ров и установленный вокруг их стана частокол весьма серьезное препятствие, преодолеть которое без больших потерь не удастся. Впрочем, истинная причина бездействия претора Вариния вскоре открылась Спартаку и его ближайшим сподвижникам.

Однажды галлы совершили нападение на легионеров, вышедших из лагеря за водой, взяв в плен одного из них. На допросе пленник рассказал, что Вариний отправил в Рим гонца, требуя у сената вспомогательных войск. В Риме был спешно собран отряд в две тысячи легионеров, который возглавил квестор Гай Тораний. Это свежее войско было уже на пути в Кампанию.

— Вот почему Вариний не двигается с места, — молвил Спартак, собрав военачальников. — Вот почему Вариний не тревожит нас ничем. Этот хитрец желает действовать наверняка. С приходом квестора Торания у Вариния будет подавляющий перевес над нашим войском. Тогда-то Вариний и начнет штурмовать наш стан.

На этот раз Крикс не стал спорить со Спартаком, когда тот заявил, что этой же ночью войско восставших двинется в горы.

— В горах мы залечим раны и соберемся с силами, — сказал Спартак. — В горах нам будет легче путать следы и устраивать засады.

Кто-то из гладиаторов-галлов бросил мне упрек, мол, почему я не предупредил Спартака о том, что из Рима в Кампанию идет квестор Тораний с отрядом легионеров.

Я растерялся, не зная, что сказать.

Мне на помощь пришел Спартак, который заявил, не моргнув глазом, что якобы он еще позавчера услышал от меня про отряд Торания, но не придал этому значения, приняв мои слова за горячечный бред. Всем было известно, что я лишь сегодня поднялся с постели после тяжкого удара по голове, полученного мною в битве с римлянами.

Военачальники принялись обсуждать, каким образом им обмануть бдительного Вариния, не допустить, чтобы его легионы настигли войско восставших на марше.

Почувствовав головокружение, я удалился с совета. Добравшись до своей палатки, я бессильно повалился на ложе, не снимая плаща и сандалий. Мне хотелось принять цитрамон или анальгин от головной боли, однако таких лекарств у здешних лекарей не было и в помине. Я почувствовал себя одиноким и несчастным, заброшенным в глубь прошедших веков, обреченным на страдания среди чуждых мне людей и нравов.

В палатку вошла Фотида и негромко окликнула меня.

Я притворился спящим.

Фотида осторожно сняла с меня сандалии и ушла. Я слышал, как Фотида разговаривает с кем-то неподалеку, спрашивая, куда сносить умерших от ран воинов, которых набралось уже полсотни, не считая тех, кого уже похоронили. Чей-то мужской голос с едва заметной хрипотцой бубнил что-то неразборчивое на латыни с сильным азиатским акцентом.

«Вот почему на арене амфитеатра тяжелораненых гладиаторов чаще всего добивают, чтобы не возиться с ними потом, — вдруг промелькнуло у меня в голове. — При мастерстве здешних эскулапов лечить тяжкие увечья — дело безнадежное! Действительно, гуманнее просто добить страдальца!»

Эмболария, придя с совета, напоила меня каким-то сонным зельем. Я быстро уснул и проспал до глубокого вечера.

Мне снились картины и образы из той грядущей эпохи, где я родился и жил, где для меня все было знакомо и привычно. В своих сновидениях я настолько реально ощутил себя в университетских коридорах, в библиотеке, среди своих приятелей-однокурсников, что проснувшись от громкого сигнала трубы, я совершенно растерялся, узрев внутреннее пространство палатки, озаренное огоньком светильника. На соседнем ложе сидела Эмболария, расчесывая гребнем свои густые вьющиеся волосы. На ней была неизменная короткая туника из шерстяной ткани.

— Во сне ты разговаривал на каком-то непонятном языке, — сказала Эмболария, увидев, что я проснулся. — Очень странный язык, не похожий ни на галльский, ни на фракийский, ни на иллирийский… Не схожий ни с одним из италийских наречий. Андреас, что за племя разговаривает на таком диковинном языке? Где это племя обитает?