— А с вами все хорошо? Я заметила, как вы испугались. Но это нормально. Наверняка тяжело наблюдать за страданиями своей дочери, осознавая, что не можешь облегчить ее боль прямо сейчас.

Тед удивился, что она спрашивает о том, как чувствует себя он. Но еще больше был удивлен своей реакции.

— Д-да, конечно, я в порядке.

Он сделал еще глоток чая. Ее кожа цвета молока. А глаза — цвета платья, такие же темно-зеленые, точно лесной мох. Ей около тридцати.

— Вы занимаетесь керамикой?

— Да.

Слишком молода, чтобы сидеть тут в одиночестве, в компании глиняных горшков и печи для обжига. Как вообще она это переносит?

— Я слышал, вы потеряли мужа? — спросил внезапно он, чувствуя необходимость этого вопроса. — Я вам очень сочувствую.

— Спасибо, — ответила она и подняла на него взгляд.

Он понял, что тонет в его зеленой глубине. Ему так хотелось протянуть руку, коснуться ее, как-то утешить или успокоить. Но она наверняка посчитала бы его старым извращенцем.

— В этом месяце будет семь лет, как погиб мой муж, — тихо проговорила она.

— Как его звали?

— Патрик.

— Можно я спрошу, как он погиб?

— Он был управляющим на молочной ферме в Стаффордшире. Поехал в поле на тракторе, выскочил из него, чтобы закрыть ворота, но какой-то предохранитель сломался, и трактор просто наехал на него. Это был жуткий несчастный случай. Во всяком случае, так мне сказал следователь.

Тед смотрел в свою чашку.

— Мне так жаль. Вы долго были женаты?

— Два года.

Тед молчал, чувствуя, что ей есть что еще сказать.

— Я тогда была на девятой неделе беременности. И через два дня после похорон потеряла ребенка. Потом пришлось продать почти всю землю, что была у нас, чтобы погасить долги, которые мы накопили после нескольких неудачных лет на ферме. Жизнь, которую я знала, будущее, которое хорошо себе представляла, в одночасье исчезли. Потери накладывались одна на другую. Я переехала сюда, чтобы начать жить заново, постараться забыть о той боли. Но нет, — она грустно улыбнулась. — О боли не забыть. Она остается навсегда.

— Мне очень жаль. — Тед протянул руку и сжал ее теплые пальцы. Оба молчали. На мгновение Тед подумал, какая странная штука жизнь, вот так вдруг обнаруживаешь себя на совершенно незнакомой кухне с совершено незнакомым человеком, и оказывается, держаться с ним за руки — это самое естественное, что только есть в мире. Он как будто точно знает, что должен утешить ее и не хочет ее отпускать.

Сибелла отстранилась первой. Подняла руку и смахнула набежавшую на щеку слезу.

— Простите. Семь лет прошло, а все еще иногда накатывает.

— Я понимаю.

— Да, понимаете.

— У меня, конечно, не то же самое, но очень близко. Моя мать умерла, когда я был ребенком. Отец умер, когда я был еще совсем молодым. В последние годы он страдал от деменции, и я был его опекуном. Мы никогда не были близки с ним, но я едва справился с этой потерей. Не представляю, каково пришлось вам. Горе обезоруживает и сбивает с ног… особенно такое чудовищное горе.

Сибелла кивнула:

— Это так.

— Вы больше не вышли замуж?

— Нет.

— Вам тут не одиноко?

Она пожала плечами:

— Иногда бывает, но здесь мне хорошо. — Вздохнув, она снова улыбнулась ему: — Простите, не знаю, зачем я все это рассказала вам. Обычно я не пытаю незнакомцев трагическими подробностями моей жизни. Вряд ли это тот тип светской беседы, который пристало вести новым друзьям за чашечкой чая.

— Вряд ли. Но такова реальность.

Тед подумал, что этот разговор оказался единственным реальным из всех, что у него были в последние много месяцев. Они смотрели друг другу в глаза, и он снова почувствовал этот всплеск энергии, захвативший их обоих. Контакт. Понимание. Непонятно, что это было, но он чувствовал себя ошеломленным. Оказалось, чай в чашке закончился.

— Кажется, мне пора идти.

— Да, конечно, — кивнула Сибелла.

Выйдя во двор, он увидел, как сквозь облака пробивается яркий солнечный луч, который, точно прожектор, падает на долину. Высоко в небе нарезает круги ястреб, его крик эхом разносится по округе. И все это вместе выглядит потрясающе красиво. Тед с улыбкой сказал Сибелле:

— Спасибо вам за чай и за беседу.

— Пожалуйста.

Вдруг он понял, что ему требуется недюжинная сила воли, чтобы повернуться и уйти отсюда. У ворот он остановился и оглянулся. Она все еще стояла там и смотрела ему вслед.

— Я приду на следующей неделе, — крикнул он. — С бумажником. Куплю у вас что-нибудь.

Она подняла руку в знак признательности, и он почувствовал, как ее улыбка возносит его все выше.

Четверг

16

Кит просыпается рано. Выныривает из своего тревожного сна, в котором опять беспомощно наблюдала, как Уиндфолз и все его обитатели, все, кого она любит, стремительно уходят под землю, в самое адское пекло. Этот кошмар, который уже давно не приходил к ней, опять появился этой ночью. Устало поднимаясь с кровати, она все еще ощущает едкий запах дыма и слышит собственный крик: «Что ты наделала?! Что, черт возьми, ты наделала?!»

Одного этого оказывается достаточно, чтобы заставить Кит выскочить из спальни и взлететь наверх, в башенку, в свой кабинет. Там она усаживается в кресло, нажимает кнопку питания на компьютере и слушает его тихое жужжание.

В доме царит тишина. И пустота, растущая, кажется, с каждой минутой, пока она сидит в старом, потертом кожаном кресле Теда, которое вынесла из кабинета на следующий день после его ухода и отказалась отдавать людям, приехавшим за его вещами. Это кресло до сих пор хранит память о нем и о тех часах, что он проводил здесь, работая над своими пьесами. Очень удобное кресло, дарит ощущение, будто Тед здесь, рядом, хотя, конечно, Кит все время одна в этом насквозь продуваемом сквозняками старом доме. Только Пинтер, кот, которого когда-то давно Тед спас и принес сюда, разделяет ее одиночество.

Она смотрит перед собой прямо в пустой экран. Просто напиши, говорит она, напиши хоть что-нибудь. Что угодно. Она тянется к клавиатуре, пальцы замирают, она смотрит на них и удивляется. Почему так много морщин, когда появились эти заломы вокруг запястий, пигментные пятна? Она уже не та молодая женщина. Конечно, она это понимает, слава богу, она не сумасшедшая. Но все равно сидит и смотрит на эти руки с неухоженными ногтями и слишком сухой морщинистой кожей, на отсутствие украшений — нет даже обручального кольца — и ощущает каждый год