* * *

Когда они вошли в усадьбу, Гуннхильд сразу бросилось в глаза заплаканное лицо Богуты. Заслышав крики: «Идут!», та вышла встретить свою молодую госпожу. Гуннхильд выглядела и впрямь будто лесная ведьма: растрепанная, исцарапанная, бледная, с прилипшей к плащу хвоей и следами мокрой земли. И пахло от нее влажным камнем, мхом и хвоей. Кнут вел ее за руку, Харальд шагал позади, не спуская с нее глаз. Пусть она и поклялась, ему все казалось, что эта девушка может когда угодно превратиться в кошку и убежать, растаять, провалиться сквозь землю…

И вся толпа обитателей усадьбы глазела на нее, будто на чудо морское. В десятках жадно устремленных на нее взглядов Гуннхильд видела любопытство, смятение, даже страх. Этой ночью неоднократно пролилась кровь, и каждый раз это было так или иначе связано с ней. На нее смотрели как на Гудрун, сидящую на брачном ложе с окровавленным мечом в руках, как на Сигню, готовую шагнуть в пылающий дом, как на королеву Асу, уже держащую в руке факел и намеренную подпалить жилище собственного отца, полное людей.

Не сговариваясь, сыновья Горма первым делом направились в грид – предъявить добычу отцу. Конунг выглядел озабоченным и не таким добродушным, как обычно. Увидев окровавленную повязку под расстегнутым кюртилем Харальда, он поднял брови, но Харальд молчал, и Горм ничего не спросил.

– Рад видеть тебя живой и довольно невредимой, девушка, – приветствовал он Гуннхильд, не показывая, каким большим облегчением для него было убедиться, что она все же не уехала за море. – Хотя весьма огорчен твоим поведением. Зачем ты все это устроила?

– Я ничего не устроила, – спокойно, безучастно отозвалась Гуннхильд.

– Но ты хотела тайком покинуть мой дом!

– За мной приехал мой брат. Как я могла идти против его воли? Ведь я не пленница у тебя в доме, Горм-конунг! – Гуннхильд твердо взглянула ему в глаза. – Я сама пришла к тебе и имею право сама уйти, когда захочу.

– Ты все же сомневалась в этом, раз пыталась убраться тайком, да еще через ограду возле отхожего места!

– Я свободная женщина и могу выбирать, каким образом мне покинуть чужой дом! – Гуннхильд попыталась улыбнуться, а всем вдруг бросилось в глаза ее сходство с Рагнвальдом: брат Гуннхильд в эту ночь тоже выказал немалую охоту шутить среди огня.

– Больше она ничего такого выбирать не будет! – заявил Харальд у нее за спиной. – Отныне, конунг, за ней будут хорошенько присматривать. И лучше всего было бы посадить ее под замок!

– Конунг! – В грид вошла служанка Тюры. – Королева послала передать, что госпожа Асфрид очнулась и очень хочет видеть молодую госпожу Гуннхильд. И тебя она тоже просит прийти.

– Вот как? – Горм поднялся. – Тебе, девушка, наверное, хочется повидать твою родственницу? Ты ведь еще не знаешь, что произошло?

– Что? – Гуннхильд вздрогнула.

– Она пыталась перерезать себе горло, когда увидела, что твоему брату грозит смерть.

– Но ты сказал, она жива… – Гуннхильд оглянулась на Харальда.

Неужели он ее обманул, чтобы заставить покориться?

– Она жива, но… иди, раз уж она еще способна говорить с тобой! – с досадой подтвердил Горм. – А то ведь можно не успеть!

Он пытался сохранять властный и суровый вид и невольно хмурился, чтобы подавить досаду и жалость. В его руках были две женщины, одна юная, другая старая, обе они были беспомощны, но пытались противиться его воле изо всех сил. Горм чувствовал себя почти так же гадко, как если бы сам попытался перерезать старухе горло поясным ножом и теперь был вынужден рассказывать об этом ее внучке. К тому же обе эти женщины были родственницами его жены, и он чувствовал себя так, будто в его доме разворачивается внутриродовая распря.

В это время кто-то потянул Гуннхильд за рукав: обернувшись, она увидела Богуту. Вендка дрожала, по лицу ее катились слезы.

– Идем скорее! – пробормотала она и всхлипнула. – Короле…ва Асфрид…

– Что? – холодея, прошептала Гуннхильд.

– Она зовет тебя… скорее…

Гуннхильд вырвала свою холодную руку из ладони Кнута и побежала к дверям.

В женском покое было почти темно, лишь два светильника с китовым жиром освещали его слабыми огоньками – один на приступке лежанки, другой на большом ларе. В полутьме Гуннхильд едва разглядела Асфрид – бабушка вдруг показалась такой маленькой, хрупкой, слабой. Она лежала, поднятая на подушках, и едва дышала. На ее шее была многослойная льняная повязка, желтая от сока целебных трав, с проступившими пятнами свежей крови. Лицо изменилось, осунулось, глаза запали, вокруг них была коричневатая тень, они смотрели словно уже из иного мира, страшно далекого отсюда.

Гуннхильд едва сдержала крик и зажала ладонью рот. Перед ней была уже не та женщина, к которой она привыкла с рождения, у которой на коленях выросла. Это было иное существо, знающее больше смертных и живущее иными заботами. Хотелось разрыдаться от страха и потрясения, и Гуннхильд призвала все свое мужество, чтобы хотя бы промолчать.

Увидев внучку, Асфрид попыталась поднять руку, но та лишь дрогнула на одеяле. Гуннхильд бросилась к бабушке, села на край лежанки и сама схватила ее руку. Та была влажной, слабой, мягкой.

– Ты вернулась… – прошептала Асфрид. – Ты…

– Прости, у нас ничего не получилось. – Гуннхильд только сейчас полностью осознала, что замысел побега провалился и значительно ухудшил дело. – Мы заблудились в темноте, не нашли корабль, Халле и Альрик погибли. Рагнвальд… я не знаю, что с ним, но мне сказали, что он жив и ранен.

– Да, он жив… но теперь не он, а ты будешь защищать его… – шептала Асфрид так тихо, что Гуннхильд приходилось склоняться к самым губам, чтобы что-то расслышать.

У нее было чувство, что бабушка, ее последняя надежда и защита, ускользает, как тень, как волна отлива, и никак нельзя удержать ее, сколько ни сжимай эту слабую холодную руку. Это лишь видимость, будто она еще здесь, на самом деле между ними уже пролегла пропасть. Асфрид дышала очень слабо, говорила с перерывами, из последних сил торопясь сказать самое важное. Глаза ее были полузакрыты.

– Где… где Горм? Пусть он придет… сейчас…

Услышав движение позади, Гуннхильд оглянулась: вошел Горм, за ним оба сына, Холдор, Регнер, потом появилась Ингер. Еще какие-то люди толпились у двери.

– Ко… нунг… – Асфрид перевела взгляд на Горма, и тот, подойдя еще ближе, наклонился к ней. – Хорошо… что ты пришел с людьми. Я должна… сказать… Я… согласна. Пусть будет, как ты… хотел. Слиасторп – приданое моей… Гуннхильд, дочери Олава. Она… одна… только ее имущество. Я отдаю… отдаю ей все, чем владел наш род. Она… последняя. Госпожа Кольца. Все принадлежит ей. Поклянись, что… все будет по закону…

– Я понял тебя! – Горм выпрямился. – Сейчас, пока силы еще не оставили ее, эта знатная женщина, Асфрид, дочь Одинкара, сына Сигфреда, признает свою внучку, Гуннхильд, дочь Олава, наследницей усадьбы Слиасторп и всего, что к ней прилагается. Как глава рода, оставшаяся после смерти, бегства и пленения мужчин семьи, госпожа Асфрид назначает Гуннхильд, дочь Олава, единственной наследницей и дает согласие на ее брак с моим сыном Кнутом на условиях, о которых мы говорили раньше. Я, со своей стороны, обещаю, что Гуннхильд, дочь Олава, будет законной женой моего сына Кнута со всеми вытекающими из законного брака правами и почетом. Ты хочешь, чтобы все эти люди были свидетелями нашего уговора? – Он наклонился к Асфрид, принял трепет ее век за согласие и снова выпрямился. – Пусть свидетелями будут мои сыновья Кнут и Харальд, с благословения их матери Тюры, дочери Харальда, Регнер, сын Хагена, из усадьбы Беркеторп, и Холдор, сын Гуннара, по прозвищу Могучий, из усадьбы Тью. Поклянитесь, что вы слышали условия нашего договора с госпожой Асфрид.