— В крови у него, видите ли, — сердито сказала она. Помолчали.

— Ты очень хочешь? — наконец спросила она. — Очень-очень?

Он кивнул. Подумал и добавил:

— Но если ты очень не хочешь, тогда ладно. Не сегодня.

Он был настоящий рыцарь. И почитал своим долгом носиться с прекрасной дамой как с писаной торбой, даже вопреки собственным интересам. Даже так — особенно вопреки. Поэтому ее мнение всегда было решающим. Сильный должен повиноваться, потому что он может все, — так он для себя решил.

Снова помолчали.

— А может быть… — начал он. Собрался с духом и выпалил: — Вот прямо сейчас? Раз — и всё!

— Нннну дддда, — запинаясь сказала она. У нее стучали зубы. — Ннннаверное.

Но тут же взяла себя в руки, улыбнулась, вздернула подбородок, поглядела на него почти снисходительно почти сверху вниз.

— Ну так чего же ты тянешь? Давай!

Юный двухголовый дракон наконец сделал шаг, отделявший его от края скалы. Как и следовало ожидать, он не упал, а взмыл в небо.

Одна его голова звонко хохотала от счастья и облегчения.

— Вот видишь, моя принцесса, — твердила вторая голова, — вот видишь, все у нас получилось.

Езжу повсюду, как ветер дует. Одно прикосновение, краткий миг протяженностью в несколько часов или дней, который ничего не значит и одновременно качественно меняет все. Со мной происходит город, я происхожу с городом, а потом неуловимо, но навсегда изменившиеся мы продолжаем происходить дальше, уже по отдельности, с чем-нибудь и кем-нибудь другим. Это — полноценная коммуникация, как я ее понимаю.

Только ветру не нужно покупать билеты и тупить в расписание, в этом смысле мне еще расти и расти.

Стоит перестать беспокоиться о себе (думать о себе, нащупывать себя, искать свое место в мире и, прости господи, самовыражаться), тут же обнаруживается, что вокруг мир, огромный, подвижный, переменчивый, восхитительный, и человеческое существо так прекрасно и удобно устроено, что стоит ему опустошить свое внутреннее пространство, как мир тут же заполняет его, течет, дует, увлекает за собой.

Человек по-настоящему жив, только когда забывает о себе, то есть почти никто, почти никогда. Какое недопустимое расточительство.

Город Анкона устроен таким образом, что попасть в центр снизу, от порта, рядом с которым находится железнодорожный вокзал, можно через длинный-длинный тоннель, достаточно темный, чтобы всем сердцем стремиться к свету в конце его.

И вот я иду по пешеходной дорожке справа, а по пешеходной дорожке слева идут два бородатых дяденьки, с виду этакие байкеры, от которых сбежали мотоциклы. Мы одновременно вошли в тоннель, но я быстро хожу и дяденьки вскоре остались позади.

И вот, примерно на середине пути сзади начинают раздаваться дикие, пронзительные вопли, наждачные взвизги, надрывный клекот и ухающий хохот — примерно так демоны из ада могли бы приветствовать любимую футбольную команду.

Я иду дальше и радуюсь про себя — вот, думаю, дяденьки развлекаются, молодцы. Но не оборачиваюсь, чтобы, во-первых, их не смущать, а во-вторых, вдруг это они специально меня пугают? В детстве считалось, что оборачиваться в таких случаях не надо, это как будто признать поражение, а если не обернешься, тому, кто дразнится, будет обидно. Ну вот я и не оборачиваюсь, чтобы дяденьки много о себе не воображали.

И уже на выходе, на границе желтой тоннельной тьмы и белого июльского света, понимаю, что вопли внезапно стихли, почти невольно оборачиваюсь поглядеть — все ли у крикунов в порядке? А там никого, в смысле ни единого пешехода ни слева, ни справа, только нескончаемый поток автомобилей, и всё.

А на обратном пути ничего интересного не случилось.

На вопрос: «Что ты делаешь в Барселоне?» — самый короткий и честный ответ «Слушаю музыку и плачу». Такое поведение, мягко говоря, не является для меня нормой. Я хочу сказать, за всю жизнь это был, кажется, четвертый случай; ладно, пятый, если совсем раннее детство и бурные рыдания под песню «Кукарача» в мамином исполнении тоже считается.

Блаженная в синем платье на Кафедральной площади, зовут ее Пилар, надо же, до сих пор помню. Божественное сопрано; при этом певица то и дело пускает петуха, но с таким голосом можно позволить себе даже фальшь. Поет, сидя на складном стуле, подсматривает в бумажку, чтобы текст не забыть. Мы с нею потом обнимались, потому что Пилар подходит благодарить всех, кто кладет в ее коробку монетку, трогает ласково за руку, и тут уж не обнять ее совершенно невозможно, она свежая и прохладная, как будто температура тела градусов двадцать, не больше.

Пилар.

Барселона — город для жадных. Для жадных до впечатлений, я имею в виду; что касается кошельков, тут совсем иной расклад.

Так вот, Барселона — город для жадных, тут слишком мною роскошной архитектуры, слишком много живописных забегаловок и разрисованных ставен, тысячи восхитительных закоулков и дворов, сотни тысяч их великолепных обитателей. Все это надо глотать большими кусками, ходить — стремительно, глазеть — неутомимо, причем лучше всего — сверху. С крыши Casa Mila la Pedrera — лучший вид на этот город, гораздо круче даже, чем если в бомбардировщик сесть, никакого сравнения с бомбардировщиком, при всем моем уважении к боевой авиации.

Стремительно ходить — не красного словца ради сказано, ужас в том, что вся эта душеполезная нечеловеческая красотища не собрана аккуратно на компактной территории старого города, как это обычно бывает, а разбросана щедрой рукой, чтобы уж не собрать. Прогулка по Барселоне — это бег с визуальными, тактильными, обонятельными, вкусовыми и прочими приятными препятствиями; некоторые из них практически непреодолимы.

Во дворе Кафедрального собора пруд, в пруду живут рыбки, золотые и не очень; там же пасутся толстые белые гуси. Войдя в собор, в очередной раз понимаешь, что бог католиков — это бог маленьких девочек, лучший в мире отец маленьких девочек, любящий и мудрый, кто-кто, а уж он прекрасно знает, что маленьким девочкам нужно для счастья. Кукольный домик, вернее, великое множество кукольных домиков, собранных вместе; разглядывая их, можно, грешным делом, подумать, что бог католиков и сам маленькая девочка, но все-таки нет, он просто заботится о них, а взрослые дяди и тети пусть выкручиваются как могут, да хоть в протестанты записываются или, к примеру, в спортивную секцию.

На картинках La Sagrada Familia кажется величественным храмом, а на деле — необычайно трогательное сооружение, одновременно смешное и страшное, как всякая хорошая история. Полная противоположность готическим соборам, которые устремляются снизу вверх, символизируя понятно какое похвальное намерение. Когда смотришь на Саграду, становится совершенно очевидно, что она-то как раз направлена сверху вниз, словно бы стекла с неба на землю, известная техника, дети так строят песочные замки, набирают в кулак мокрый песок пополам с водой и тонкой-тонкой струйкой льют его вниз, получаются причудливые витые, очень хрупкие башни, в точности как La Sagrada Familia, точнее, ее живая часть. Саграда — она же как сказочная волшебная вода, есть живая, а есть мертвая. Выглядит это так, будто сперва огромное небесное дитя развлекалось, играя с мокрым песком, а потом его позвали обедать, и остальное пришлось доделывать людям. Они стараются, конечно, как могут. А толку-то.