И вот они вдвоем в гостиничном номере — как долго Альдо ждал этого момента! Соня, глядя на приближающегося к ней мужа, вдруг до мельчайших подробностей вспомнила сцену в подвале, которая, казалось, давно исчезла из ее памяти. Во взгляде Альдо Соня узнала ту же самую звериную агрессивность, которую видела шестилетней девочкой в черных глазах угольщика Марио. Закрыв от ужаса глаза, она почувствовала запах угольной пыли, дров и еще чего-то, дикого, первобытного, отчего у нее перехватило в горле. Альдо сел на край постели, и сердце его бешено забилось. В своей нейлоновой ночной сорочке голубого цвета Соня была удивительно хороша, и долго сдерживаемая страсть Альдо вырвалась наружу. Соня инстинктивно прижала к себе подушку, хотя поняла, что ей не защититься от этого неизбежного и даже узаконенного насилия. Рука Альдо скользнула под одеяло, и ее тело тут же вспомнило шершавую грубую руку угольщика, раздвигающую ей ноги в полутемном подвале. Как наваждение, нависла над ней волчья морда Марио с горящими, точно головешки, глазами; она почувствовала на лице обжигающее дыхание возбужденного зверя. Соня открыла рот, чтобы крикнуть, позвать на помощь, но голос не послушался ее, она не произнесла ни звука.

Заметив ужас в широко раскрытых глазах жены, Альдо и сам испугался.

— Что с тобой, дорогая? — смущенно бормотал он. — Я не делаю ничего плохого… Ты не хочешь?

Соня, не говоря ни слова, продолжала смотреть на него остановившимся испуганным взглядом.

У Альдо не было большого опыта в обращении с женщинами, за свою жизнь он имел любовные отношения лишь с тремя. Две жили в его городке, третья — в горной деревушке, где он проходил военную службу. Он любил их в спешке, на каменной скамейке парка или на сеновале. Все три девушки, отдаваясь ему первый раз, упорно твердили: «Нет, нет, не надо!», словно таков был ритуал, который они обязаны были соблюдать. Соня молчала и не сопротивлялась, и это его распалило. Отшвырнув в сторону подушку, судорожно прижимаемую к себе Соней, он набросился на нее с яростной страстью, кипевшей в его молодом и сильном теле.

И тут Соня закричала. Это был крик смертельно раненного животного, он длился до тех пор, пока Альдо, испугавшись, что сбежится народ, не ударил ее по щеке. После этого она замолчала, но через секунду, словно в бреду, стала повторять одну и ту же странную фразу:

— Марио, угольщик, Марио, угольщик…

Потом она накрыла голову подушкой и тихо заплакала.

Сколько лет прошло с того дня? Почему она только сейчас все вспомнила? Соня услышала голос Лореданы, которая сказала ей тогда, во время перемены: «Твой отец душегуб. Все в округе знают, что он разорил угольщика Марио, он даже лавку его присвоил». В памяти всплыл школьный двор с облетевшими липами, Боби за сетчатым забором. Лоредана сказала правду: угольщик и его лавка исчезли, будто их никогда и не существовало, но отец в этом не был виноват. Соня была уверена, что с Марио расправилась мать, сумевшая извлечь из чудовищной истории определенную материальную выгоду для своей семьи.

— Соня, тебе плохо? — нежно обняв ее за плечи, спросил Альдо.

Она высвободила голову из-под подушки и посмотрела на него долгим спокойным взглядом.

— Нет-нет, все в порядке.

— Ты так напугала меня, — взволнованно начал объяснять Альдо, — сначала закричала дико, потом стала бубнить про какого-то угольщика… Ты три раза повторила «Марио». Кто это такой?

— Не знаю, что на меня нашло. А сейчас я хочу принять душ.

Соня встала с постели, ее бледно-голубая рубашка была в пятнах крови. Альдо удержал Соню за руку.

— Может быть, все это тебе показалось, в первый раз не так уж и здорово, а?

— Наверное, так и должно было быть, — глядя на простыню и свою окровавленную рубашку, сказала в ответ Соня.

— Надеюсь, следующий раз у нас лучше получится, — не очень уверенно успокоил ее Альдо.

Соня молча кивнула и подумала, что следующего раза не будет: мама была права, секс — это грязь, мерзость.

Открыв сильную струю воды, Соня заплакала. Она была несчастнейшей из женщин, как раньше — самой несчастной из девочек. Но теперь она взрослая и должна учиться жить со своим несчастьем и ценить радость, если она когда-нибудь выпадет ей в жизни.

Живот вздулся, в висках стучало, боль становилась все сильнее. Врач определил острый колит и прописал инъекции бускопана, однако прошли сутки, а улучшение никак не наступало.

— Позовите папу, я хочу видеть папу, — слабым голосом просила Соня.

— Я здесь, доченька, — ответил Антонио Бренна, который уже несколько часов сидел в комнате. — Я с тобой. — И пересел на край кровати.

— Пусть он уйдет, — прошептала Соня, показывая глазами на мужа, который тоже неотлучно находился около Сони, страдая от того, что ничем не может ей помочь.

— Успокойся, тебе нельзя волноваться, — сказал отец.

— Папа, у меня то же, что у мамы, я умираю.

— Глупости! Через несколько дней все пройдет, ты и не вспомнишь, что была больна.

Соня повернула к отцу свое тонкое красивое лицо, и он, заметив огромные синие круги у нее под глазами, с трудом сдержал слезы. Сердце его сжалось от отчаяния. Нет, такое не должно случиться! Соня еще совсем девочка, у нее вся жизнь впереди, она поправится, обязательно поправится.

— Я подозреваю, что доктор Поли ошибся в диагнозе, — сказал Тонино. — Надо как можно скорее найти хорошего врача.

Он подумал, что, будь жива его жена, она бы сейчас действовала куда более решительно. Словно ища поддержки, Атонио Бренна огляделся по сторонам, и его взгляд остановился на голых ветках магнолии, черневших за окном в узком просвете между белыми занавесками. На могиле жены он посадил самшитовый куст, и сейчас, вспомнив вдруг его, почувствовал себя очень одиноким. Ему стало холодно, хотя в комнате было натоплено. Спальня была выдержана в голубых тонах: голубые обои, голубое покрывало на кровати с блестящей латунной спинкой, голубая обивка на креслах. Коврики по двум сторонам кровати тоже были голубыми, с яркой россыпью цветов.

Альдо, как и тесть, смотрел в окно на покрытые инеем деревья и думал об их с Соней жизни. Не так он представлял себе брак с самой красивой и самой богатой девушкой их городка. Речь, конечно, не о болезни, такое с каждым может случиться, речь совсем о другом. Он надеялся, что его молодая жена будет вести себя как настоящая синьора, а она вместо этого проводила целые дни в остерии, хлопоча по хозяйству, как ее покойная мать. Она с увлечением готовила еду, помогая повару, и можно было подумать, что это ее призвание. Антонио Бренна тоже удивлялся: дочка, всегда спорившая с матерью, теперь во всем старалась ей подражать.

Как-то они пили в кухне кофе. Соня закурила (сигарета придавала ей уверенности) и сказала:

— Папа, я вспомнила Марио, угольщика.

— Сколько лет прошло! — заметил отец, который сам постарался забыть ужасную историю, случившуюся с его любимой дочерью.