– Нечто вроде тренировки? Выходит, вам представилась возможность использовать реальное явление для того, чтобы провести репетицию его имитации?

– Мы работаем прямо на улицах городов.

– Ну и как идет эксперимент?

– Начальная кривая не такая гладкая, как хотелось бы. Есть превышение предела вероятности. К тому же наши жертвы выходят из строя не там, где мы хотели бы их видеть, будь это подлинная имитация. Иными словами, мы вынуждены вылавливать наших пострадавших по мере их обнаружения. Мы не успеваем обрабатывать компьютерные данные. Все произошло внезапно, вещество вдруг просто разлилось по всей округе, в трех измерениях. Приходится делать поправку на то обстоятельство, что все, свидетелями чего мы сегодня являемся, происходит в действительности. Нам еще многое нужно усовершенствовать. Но ведь в этом и состоит цель наших учений.

– А компьютеры? Те данные, которые вы сейчас просматриваете, – подлинные, или же это просто учебная ерунда?

– Смотрите сами, – сказал он.

Он довольно долго стучал по клавишам, а потом изучал закодированные ответы на экране монитора, посвятив всему этому, как мне показалось, значительно больше времени, чем людям, которые стояли в очереди передо мной. При этом я почувствовал, что все на меня смотрят. Я стоял, скрестив руки на груди, и старался производить впечатление безразличного ко всему человека, отстоявшего, к примеру, очередь в магазине хозтоваров и ждущего, когда кассирша, звякнув аппаратом, скажет, сколько стоит сверхпрочная веревка. Казалось, это единственный способ нейтрализовать факты, воспрепятствовать расшифровке компьютерных данных о моей жизни и моей смерти. Ни на кого не смотреть, ничем не выдавать своих чувств, не шевелиться. Гениальность примитивно мыслящего человека заключается в способности скрывать людскую беспомощность за приятными благородными манерами.

– Вы добились высоких показателей, – сказал он, не сводя глаз с экрана.

– Я же пробыл там всего две с половиной минуты. Это что, время в секундах?

– Это не только количество секунд, проведенных вами там. Это вся информация о вас. Я раскопал и использовал данные о вашем прошлом. А теперь появляются числа в скобках, с пульсирующими звездочками.

– И что это значит?

– Вам лучше не знать.

Он жестом велел мне помолчать, как будто на экране возникло нечто особенное, вызвавшее у него нездоровый интерес. А мне стало интересно, что за данные о моем прошлом ему удалось раскопать. Где именно они хранятся? В каком-нибудь федеральном агентстве или администрации штата? В какой-нибудь страховой компании, кредитной фирме или центре медицинской информации? Какое прошлое он имел в виду? Я сообщил ему некоторые основные факты. Рост, вес, детские болезни. Что еще он знает? Узнал ли он что-нибудь о моих женах, о моем увлечении Гитлером, о моих снах и страхах?

У парня были оттопыренные уши и тощая шея, вполне сочетавшиеся с изможденным лицом – простодушный вид типичного деревенского убийцы, орудовавшего до войны.

– Значит, я умру?

– Не то, чтобы.

– То есть?

– Не вполне.

– А если точнее?

– Дело не в формулировке. Дело во времени. Через пятнадцать лет мы будем знать больше. А пока что мы определенно имеем чрезвычайную ситуацию.

– Что мы будем знать через пятнадцать лет?

– Если вы доживете до того времени, мы будем знать больше, чем сейчас. Ниодин «Д» действует тридцать лет. Мы будем знать, что вы прожили половину этого срока.

– А я думал, сорок.

– Сорок – это в почве. В организме человека – тридцать.

– Выходит, чтобы пережить это вещество, мне нужно дотянуть до восьмидесяти с гаком. А потом можно ни о чем не волноваться.

– Зная то, что мы знаем в настоящее время.

– Но общее мнение, кажется, таково, что в настоящее время мы знаем слишком мало, чтобы быть хоть в чем-то уверенными.

– А на это я вот что вам скажу. Будь я крысой, мне бы не хотелось оказаться где-нибудь в радиусе двухсот миль от воздушного явления.

– А если бы вы были человеком?

Он внимательно посмотрел на меня. Я стоял, скрестив руки на груди и глядя поверх его головы на входную дверь. Взглянуть на него – значило бы признать свою уязвимость.

– Я бы не беспокоился о том, чего не вижу и не чувствую, – сказал он. – Продолжал бы жить как живется. Женился бы, остепенился, завел детей. Зная то, что знаем мы, вы имеете все основания поступить именно так.

– Но вы же сами сказали, что мы имеем чрезвычайную ситуацию.

– Это не я сказал. Это компьютер. Вся компьютерная система об этом говорит. У нас это называется сплошной сверкой баз данных. Глэдни, Дж. Е. К. Я ввожу имя, название вещества, продолжительность воздействия, а потом использую вашу компьютерную историю. Генетическую информацию, персональные данные, истории болезней, особенности психики, сведения из полицейских участков и больниц. В ответ на экране появляются пульсирующие звездочки. По существу, это еще не значит, что с вами что-нибудь случится, по крайней мере сегодня или завтра. Это значит лишь то, что вы представляете собой сумму ваших данных. Как, впрочем, и каждый человек.

– И все же так называемая сплошная сверка не условна, несмотря на вашу нашивку. Она реальна.

– Реальна, – сказал он.

Я стоял совершенно неподвижно. Если бы люди подумали, что я уже умер, они, возможно, охотно оставили бы меня в покое. Наверно, я чувствовал бы себя точно так же, если бы врач поднес к свету рентгеновский снимок, на котором запечатлено звездообразное отверстие в центре одного из моих жизненно важных органов. Смерть взялась за дело. Она уже у вас внутри. Вы, как утверждают, умираете, и в то же время живете отдельно от смерти, можете поразмышлять о ней на досуге и в буквальном смысле слова увидеть на рентгеновском снимке или на экране компьютера страшную, чуждую вам логику всего происходящего. Именно в тот момент, когда смерть изображают наглядно, показывают, так сказать, по телевизору, вы и чувствуете, какая жуткая пропасть отделяет вас от вашего состояния. Введена новая система символов, у богов силой отобрали всю технологию, внушающую благоговейный страх. Из-за нее вы чувствуете себя чужим на собственном смертном одре.

Мне очень не хватало сейчас профессорской мантии и темных очков.

Когда я вернулся в дальний конец барака, трое младших уже спали. Генрих обозначал что-то условными знаками на карте дорог, а Бабетта сидела на приличном расстоянии от детей в компании Старика Тридуэлла и других слепых. Она брала из небольшой стопки купленные в супермаркете бульварные газеты с яркими цветными иллюстрациями и читала их вслух.

Мне нужно было отвлечься. Я нашел складной стул и поставил его у стены, за спиной у Бабетты. Напротив чтицы расположились полукругом четверо слепых, сиделка и трое зрячих. Время от времени другие люди останавливались послушать пару сообщений, а потом шли дальше. Бабетта говорила голосом рассказчицы, тем искренним и бодрым тоном, которым читала сказки Уайлдеру или эротические отрывки мужу – на медной кровати, высоко над дорогой с ее неумолчным гулом.