– Вот как? И какие же это были уроки? Чему именно вы пытались научить меня, доктор Уортроп? Вы злитесь на меня за то, что я убил этих людей…

– Нет, я злюсь на тебя за то, что ты испортил мою репутацию и поставил под удар судьбу открытия, равного которому история биологии не знала уже два поколения!

– Злитесь на себя – и еще на доктора фон Хельрунга – за то, что солгали мне.

– Я солгал? – Он запрокинул голову и расхохотался.

– Вот именно, не сказали всей правды! Если бы вы сразу объяснили мне, кто был тот человек из Монстрариума, рассказали о договоре с каморрой, который стал причиной его смерти…

– Да с чего это кто-то должен был чем-то с тобой делиться?

– Потому что я… – я осекся на полуслове, лицо у меня горело, руки непроизвольно сжались в кулаки.

– Вот именно. Скажи мне, – продолжал он тихо. – Кто ты?

Я облизнул губы. Во рту пересохло. Кто я?

– Плохо информированный человек, – сказал я, наконец.

Он воспринял это как шутку. И все еще смеялся, когда зазвонил телефон. Я хотел поднять трубку, но он жестом не велел мне подходить. Улыбка сбежала с его губ, едва он услышал голос на том конце провода.

– Да, пусть несет наверх, немедленно, – сказал он и повесил трубку. – Помоги мне освободить дверь, Уилл. У нас доставка.

Минуту спустя в дверь тихо постучали. Уортроп, недоверчивый, как всегда, вынул из кармана револьвер и спросил:

– Кто там?

– Фолк.

Он отодвинул задвижку и открыл дверь. В комнату вошел мистер Фолк, держа в руках коробку размером со шляпную. Доктор знаком велел ему поставить ее на столик у окна, а сам закрыл дверь.

– Кто? – спросил Уортроп, пряча револьвер в карман и осматривая коробку со всех сторон, но не прикасаясь к ней. Его волнение буквально витало в воздухе.

– Имени он не назвал, но я его сегодня уже видел, – отозвался мистер Фолк. – Чернявый вонючий коротышка.

– Посыльный Компетелло, – сказал я.

Уортроп, не поворачиваясь, сделал мне знак молчать.

– «Подарок почтенному доктору Уортропу», так он передал на словах, – продолжал мистер Фолк.

– Отойдите вон к той стене, подальше, – велел монстролог. – Мне кажется, я знаю, что это за «подарок», но осторожность все же не повредит.

– Это и мой девиз, доктор, – отвечал мистер Фолк. Он попятился к дальней стене комнаты, потянув за собой меня. Уортроп энергично потер руки, поднес ладони ко рту, подышал. Потом приложил указательные пальцы к крышке снизу и нажал так, что она приподнялась. Мы с мистером Фолком напряглись и затаили дыхание.

Сначала упала крышка, а за ней монстролог: он прижал ладони к лицу и закричал. Такой нечеловеческий крик я слышал в последний раз с крыши навозного сарая, где несколько лет назад среди гниющих отбросов он обнаружил труп своей возлюбленной. Он рванулся, налетел на кофейный столик, потерял равновесие – а может, желание стоять прямо – и с пронзительным воем рухнул на колени. Мы с мистером Фолком рванулись вперед, он – к нему, я к коробке.

Спутанная масса белоснежных волос парила над забрызганным кровью челом, орлиным носом, рябыми морщинистыми щеками и ярко-голубыми глазами, – чистые, как небо в ясный день, они смотрели перед собой с выражением истинного, неизбывного ужаса, подобного которому я не видел ни у кого и никогда: передо мной была отрезанная голова доктора Абрама фон Хельрунга, полные губы туго обтягивали предмет, торчавший у него изо рта, – тварь с безвекими янтарными глазами, которая так восхитила меня тогда, в подвале, избавляясь от своей скорлупы, что я, испорченный венец эволюции, ее наивысшее достижение, стоял, точно громом пораженный, глядя на божественное в своей безгрешной бессознательности явление, отвечавшее мне невидящим взглядом мертвого желтого глаза и не менее мертвых голубых; они зачаровывали меня, затягивая в какую-то вязкую безвоздушную глубину.

За моей спиной монстролог визжал:

– Что вы наделали?

Не знаю, кого он имел в виду, фон Хельрунга или меня. Возможно, обоих. Или никого.

– Что вы наделали, во имя Господа!

Ничего, ничего, ничего я не делал во имя Господа.

Абрам был мертв, Пеллинор безутешен. Никогда еще я не видел его таким подавленным и беспомощным, раздавленным тем, что он называл «полосой невезения». Он выл и стенал, кричал и сыпал проклятиями; даже мистер Фолк понял, что так дальше продолжаться не может: либо Уортроп победит свое отчаяние, либо отчаяние возьмет верх над ним. На мне лежала особая ответственность – не потому, что я считал себя виновным в гибели фон Хельрунга, ничего подобного; просто судьба распорядилась так, что я стал хранителем души Уортропа, единственным и незаменимым. Чтобы понять это, мне понадобились годы. Я не был нужен ему для забот о его теле. Кухарка могла бы готовить ему еду, портной – обшивать, прачка – обстирывать, а лакей – прислуживать и быть на посылках. Богатый, как Крез, он мог нанять любую прислугу и купить любую помощь, кроме одной – кто, кроме меня, стал бы обслуживать его душу, холить ее и лелеять, поддерживать его могучий интеллект, поглаживая и ублажая его жалобно мяучащее, ненасытное эго, неумолчно вопящее «я есмь!» перед лицом безмолвного и неумолимого «а есть ли я?».

Именно тогда я понял свой долг. Осознал его четче, чем в Адене, на Сокотре или даже на Элизабет-стрит. С кристальной ясностью увидел свой путь. «Кто ты?» – спрашивал он меня совсем недавно. И лгал себе. Он прекрасно знал, кто я, кем я всегда был при нем, хотя мы оба не сознавали этого, и уж тем более никогда об этом не говорили. А если бы и сознавали, что толку? Разве наши разговоры могли что-то изменить?

Нет места, где все начинается. И нет места, где все кончается.

Я позвонил портье и заказал в номер чайник горячего чая. Долил в его чашку изрядную дозу снотворного, сунул чашку ему в руки. Пейте, доктор. Выпейте. Пару минут спустя он позволил мне проводить его в спальню, где упал на кровать и свернулся на ней в позе эмбриона, сразу напомнив мне своего отца, которого Уортроп много лет назад обнаружил точно в такой же позе, голым и мертвым. Я закрыл дверь и вернулся в гостиную, где меня ждал мистер Фолк. Он разглядывал отрезанную голову, его тяжелое лицо прорезали складки, так напряженно он думал. Он тоже осознал свой долг в этот час.

– Какая жалость, мистер Генри. Старик мне всегда нравился.

– Последний в своем роде, – ответил я не без внутренней иронии. – Наверное, он передумал и все-таки сам пошел к Компетелло. Надеюсь, что он прихватил с собой Уокера, и его голова плавает сейчас где-нибудь в Гудзоне.

Я бросился на диван и закрыл глаза. Сильно надавил пальцами на веки, пока алые розы не расцвели под ними в темноте.