Мне стыдно за себя, но теперь я уже не уверена, что видела ее на самом деле. Ведь не бывает же птиц счастья? Если еще когда-нибудь в жизни мне захочется отвести свой взгляд от моря и я доберусь до интернета, надо бы это проверить. Хотя, впрочем, зачем? Даже если голубые птицы не встречаются в природе и все мне померещилось, то зачем лишать себя этой иллюзии?

На обед я выпила стакан арбузного сока.

На полдник — еще один.

К вечеру я сменила стул на гамак и долго наблюдала раскачивающиеся надо мной облака. В какой-то момент мне пришло в голову, что никогда раньше, за всю свою жизнь, я не лежала вот так — часами — и не рассматривала постоянно меняющуюся, нечеловечески глубокую и бездонную пропасть, окружающую нашу крошечную планету. Арно сегодня нигде не было видно, но меня это не расстроило. Чувство, которое жило внутри меня, совершенно ни в ком не нуждалось, казалось, оно питается само от себя.

Мягко, незаметно подкрались лиловые сумерки. Вокруг «Пиратского бара» затрепетали на ветру зажженные факелы. Мне казалось, что, несмотря на разделяющее нас пространство, я чувствовала их прогорклый смоляной запах, видела мягко вьющуюся, ускользающую в небо копоть от промасленных тряпок, намотанных на воткнутые в песок остовы. Прилив незаметно подобрался к берегу и мне мерещился тихий плеск теплой ночной воды, поднимавшейся все выше и выше, лизавшей, почти сексуально ласкавшей факельные древки и постепенно поглощавшей их своей зеркальной массой, магически сверкающей отблесками отражений живого первобытного пламени.

Где-то за домом протяжно надрывались лягушки. Огромные летучие мыши тенями проносились на фоне потемневших скал. Я продолжала лежать в гамаке до самой ночи, отвлекшись лишь на кормежку ящериц. (Разумеется, я так и забыла сегодня купить для Полосатой третий фонарь). Перед тем, как лечь спать, я пересчитала окурки в пепельнице. За весь день их накопилось всего четыре. Забавно, оказывается, я забывала сегодня даже курить.

Венера издевалась надо мной весь вечер, назойливо светя чуть розоватым светом. Около полуночи из-за горы вынырнул острый серп молодого месяца. Мне кажется, я живу на острове уже целую вечность и никогда отсюда никуда не уеду. Лучано когда-нибудь все-таки разорится, уедет Ингрид в конце сезона, лысый немец отправится обратно в Германию кормить коров, уродливая американка умрет от одиночества и тоски, и покосившийся крест на ее заброшенной могиле превратится в памятник человечеству, которое живет без любви, а я так и буду вечно лежать в гамаке и наблюдать, как солнце сменяет месяц, новолуние чередуется с полнолунием, а звезды каждый вечер покорно заступают на свою службу.

На рассвете я просыпаюсь от сильного чувства голода. Босыми ногами шлепаю вниз и рыщу по кухне. В доме хоть шаром покати, только в углу на полке завалялась засохшая булка, которая и во времена ее молодости была отнюдь не шедевром. Ведомая поиском пищи, я спускаюсь к людям. Ресторан Лучано по поводу отсутствия постояльцев оказывается еще закрытым. Ингрид не завтракает раньше десяти утра, а кроме нее в отеле никого больше не осталось. Недовольное бурчание в пустом желудке гонит меня в продовольственную лавку одноглазого тайца.

— Что мадам хотеть?

— Еды!

— Арбуз?

— Да нет же, господи! Еды какой-нибудь! Мяса, сыра, хлеба, картошки!

Мне кажется, что я будто вышла из долгой комы. Затарившись чипсами, булками, банками с джемом и ореховым маслом, консервированным тунцом, луком, морковкой, майонезом и соевым шоколадом (ничего более нормального на прилавках не находится), я уже в который раз оставляю заказ на свежую рыбу и рысцой прибегаю домой. В консервированный тунец можно натереть морковки и нашинковать лука, перемешать всю эту бурду с майонезом и выйдет довольно сносная намазка на безвкусные тайские булки. Джем я оставляю на обед, а ореховое масло жадно ем само по себе, ни с чем, прямо пальцем из банки.

Более или менее удовлетворенная, я выползаю покурить на террасу. Море застыло, ветра нет совсем и, судя по всему, нас опять ожидает жутчайшая жара. Я, как Наполеон перед битвой, стою на скале и, прикрыв глаза рукой от солнца, обозреваю свои владения. У «Пиратского бара» опять в одиночестве притулилась бедолага-Барбара, на шезлонгах у Лучано нет никого кроме позевывающей Ингрид, пляж абсолютно безлюден, даже куда-то подевались сегодня собаки. Арно нигде не видно. Я закрываю глаза и пытаюсь нащупать мысленным взором вчерашний теплый комок в животе, но что-то уже поменялось и к теплу прибавилось какое-то неприятное жжение. Или это так неспокойно ведут себя бутерброды с тунцом? Но нет, при более пристальном прислушивании выясняется, что вчерашняя эйфория куда-то подевалась тоже.

Искупавшись прямо со своих неудобных скал, я долго кормлю карпов, обрываю засохшие листья на своих растениях, попеременно беру в руки и рассеянно рассматриваю собранные мной и с любовью выложенные на каменной ограде красивые кораллы, разноцветные рифленые ракушки, куски розоватого, в мельчайших прожилках мрамора и отполированный морем плавник, но ни одно из этих милых занятий меня сегодня не радует. Проходит несколько часов, но Арно так нигде и не мелькает. Куда он мог, в конце концов, пропасть так внезапно? Уже второй день не появляется на пляже. Во мне нарастает чисто физическая потребность его присутствия. Жадность овладевает мной, мне уже мало созерцать в себе оставленный им теплый комок, мне хочется видеть его во плоти и крови, жутко хочется послушать, как бьется его сердце, дотронуться до него, узнать, какая у него кожа. Кожа — граница между внешним и внутренним, и если нельзя заглянуть ему в душу и узнать, что он сейчас думает, то ведь можно хотя бы случайно коснуться его руки? Ведь протягивал же он мне ее, когда мы перелезали через большой валун по дороге с пляжа! Почему я тогда не воспользовалась его предложением?!

Промаявшись до обеда, я не выдерживаю и собираюсь в поход на наш пляж. Вероятно, он ждет меня там. Замерев перед зеркалом, я ловлю себя на том, что с необычной для меня тщательность завязываю волосы в хвост, аккуратно вынимая и закручивая пальцами пару вьющихся прядей около ушей. Получается довольно мило. Накрасить губы я себе запрещаю, хотя очень хочется. Это выдаст меня с головой. Душиться я тоже не решаюсь. Единственное, что я себе разрешаю, это тончайшая нить золотого браслетика на запястье. Когда-то мне подарил его отец: милая безделушка, тонкая цепочка с висящим на ней кулоном в форме ключика. Помню, папа потрепал меня по щеке и пошутил, что это ключ к моему счастью, и с тех пор я почти всегда надеваю его, особенно если волнуюсь.

С колотящимся сердцем я пускаюсь в путь, который сегодня мне кажется необычно длинным. Перепрыгивая с камня на камень, я пытаюсь заставить себя не бежать. Вдруг Арно наблюдает за мной со стороны? Показывать, что я спешила к нему, не входит в мои планы. Что именно входит в мои планы, я сказать затрудняюсь. Пожалуй, что ничто. У меня нет никаких четких намерений, я просто должна его ненадолго увидеть.

Но Арно на пляже нет. Разочарованно, даже ошалело, я всматриваюсь в пустые камни. Может быть, он уехал? Я же так и не спросила у него, надолго ли он здесь! Я вообще ничего не спросила, я вела себя так глупо, говорила ни о чем, даже не чмокнула его в щеку. Мне становится почти физически плохо. Я пришла сюда зря. Все напрасно. Арно никогда больше не покажется. А все из-за того, что позавчера я сказала, что у меня есть бойфрэнд! — осеняет меня внезапно. Но при чем здесь мой бойфрэнд? Мы могли бы просто дружить? Я ведь ничего и не имела в виду другого! Просто встречаться на пляже, часами болтать ни о чем, он бы рассказал мне свою жизнь, а я ему свою. Мы бы могли сравнить их, примерить друг на друга, возможно, дополнить, как бы заполнить пробелы . Мне вдруг становится ясно, что Арно мне просто необходим, он знает что-то, что мне непременно надо узнать.