– Это как посмотреть. Замуж я за него не выйду, если ты об этом.

– По моему мнению, – холодно заметил Роланд, – сэр Клод вел себя настолько – сказать ли, «по-человечески»? – что даже ты должна быть удовлетворена.

Мисс Уикхем засмеялась приятному воспоминанию.

– Да, он здорово взвился, верно? Но все равно я за него не пойду.

– Могу ли я спросить почему?

– Пижама! – отрезала мисс Уикхем. – Чуть я ее увидела, как сказала себе: «Для меня свадебные колокола не зазвонят! Нет уж! Я слишком хорошо знаю жизнь, чтобы оптимистически взглянуть на мужчину, который носит лиловые пижамы». – На мгновение она погрузилась в девичьи мечты и снова заговорила уже на другую тему: – Боюсь, мама на тебя сердита, Роланд.

– Ты меня удивляешь!

– Ничего. Ты сможешь раздраконить ее следующий роман.

– Так и сделаю, – мрачно обещал Роланд, вспоминая, чего он натерпелся в кабинете от глав с первой по седьмую этого шедевра.

– А пока, по-моему, тебе лучше некоторое время с ней не встречаться. Знаешь, на мой взгляд, тебе следует уехать теперь же, не прощаясь. Есть очень удобный молочный поезд, который доставит тебя в Лондон в шесть сорок пять.

– Когда он отходит?

– В три пятнадцать.

– Отлично, – сказал Роланд.

Наступила пауза. Роберта Уикхем шагнула вперед.

– Роланд, – сказала она нежно, – ты просто прелесть, что не выдал меня. Я так, так тебе благодарна!

– Пустяки!

– Был бы жуткий скандал. Думаю, мама отобрала бы у меня машину.

– Какой ужас!

– Я очень хочу снова с тобой встретиться, Роланд, и поскорее. Я буду в Лондоне на следующей неделе. Ты не угостишь меня завтраком? А потом мы могли бы отправиться посидеть в Кенсингтонских садах или еще куда-нибудь, где безлюдно.

Роланд прожег ее взглядом.

– Я вам напишу, – сказал он.

Сэр Джозеф Морсби завтракал рано. Когда он бодрым пружинистым шагом вошел в столовую, стрелки часов показывали пять минут девятого. Чувство подсказывало ему, что за этой дверью его ждут почки с грудинкой. К его удивлению, кроме них он нашел за ней и своего племянника Роланда. Молодой человек нервно мерил шагами ковер. Вид у него был помятый, словно он не выспался, а белки глаз по краям порозовели.

– Роланд! – вскричал сэр Джозеф. – Боже великий! Что ты тут делаешь? Значит, ты все-таки не поехал в Скелдингс?

– Да нет, я туда съездил, – ответил Роланд странным глухим голосом.

– Ну, так…

– Дядя Джозеф, – сказал Роланд, – помните, о чем мы говорили тогда за обедом? Вы правда полагаете, что Люси согласится выйти за меня, если я сделаю ей предложение?

– А как же! Мой милый мальчик, она влюблена в тебя много лет.

– Она уже встала?

– Нет, она раньше десяти не завтракает.

– Я подожду.

Сэр Джозеф потряс его руку.

– Роланд, мой мальчик… – начал он.

Но Роланд был не в настроении выслушивать длинные речи.

– Дядя Джозеф, – сказал он, – вы не против, если я что-нибудь поклюю с вами?

– Мой милый мальчик, разумеется…

– В таком случае вы не попросите, чтобы поджарили еще яичницу с грудинкой? А в ожидании я начну с двух-трех почек.

В десять минут десятого сэр Джозеф по воле случая заглянул в утреннюю гостиную. Он полагал, что найдет ее пустой, однако тут же обнаружил, что глубокое кресло у окна занято его племянником Роландом. Он откинулся на спинку с видом человека, к которому судьба очень милостива. Возле него на полу сидела Люси, устремив на лицо молодого человека взор, исполненный обожания.

– Да-да, – говорила она. – Поразительно. А что было дальше, милый?

Сэр Джозеф незаметно удалился на цыпочках. Он бесшумно затворил дверь, как раз когда Роланд продолжил свой рассказ.

– Ну, – успел услышать сэр Джозеф, – видишь ли, шел дождь, и в тот момент, когда я подходил к углу Дьюк-стрит…

– А кроме того, – сказал мистер Муллинер, – была история с Дадли Финчем.

Он вопросительно поглядел на свой стакан, обнаружил, что он на три четверти полон, и без отлагательства вернулся к «Саге о Роберте, дочери его кузины».

– Я представляю вам Дадли Финча, – сказал мистер Муллинер, – в тот момент, когда он сидит в вестибюле отеля «Кларидж» и вперяет в циферблат часов стекленеющий взгляд человека на пороге голодной смерти. Стрелки показывают пять минут третьего, а Роберта Уикхем обещала приступить к завтраку с ним точно в половине второго. Он испустил жалобный вздох, и им начало овладевать ощущение горькой досады. Как ни кощунственно было чувствовать, что у этой ангелоподобной девушки могут оказаться недостатки, невозможно отрицать, сказал он себе, что эта ее манера заставлять человека изнывать в ожидании законного приема пищи очень даже смахивает на изъян характера, в остальном абсолютно безупречного. Он встал со стула и, дотащив изнуренное недоеданием тело до двери, пошатываясь, вышел на Брук-стрит, где остановился, глядя направо и налево, как теннисоновская героиня, высматривавшая Ланселота – но Ланселота женского пола.

* * *

Облитый слабым солнечным светом (продолжал мистер Муллинер) Дадли Финч являл собой на редкость внушительную фигуру. Он был – в смысле портняжно-парикмахерского искусства – абсолютно безупречен во всех отношениях. От набрильянтиненных волос до сверкающих штиблет, от бледно-коричневых гетр до галстука выпускника Итона он не давал ни единой зацепки для самого придирчивого критика. При виде него вы чувствовали, что, коли у «Клариджа» вкушают пищу такие люди, значит, старик Кларидж в полном порядке.

Однако отнюдь не восхищение понудило остановиться торопливо шагавшего мимо молодого человека очень серьезного вида и в фетровой шляпе. А удивление. Он смотрел на Дадли, выпучив глаза.

– Бог ты мой! – воскликнул он. – Я думал, ты уже на пути в Австралию.

– Нет, – сказал Дадли Финч, – я не на пути в Австралию. – Его гладкий лоб собрался в морщины. – Послушай, Роли, старик, – сказал он с легким укором, – по Лондону не принято расхаживать в подобных шляпах. – Роланд Эттуотер был его кузеном, а кому приятно видеть, что его родственники носятся по всей столице, выглядя при этом так, будто кошка извлекла их из мусорного ведра. – И твой галстук не гармонирует с носками.

Дадли скорбно покачал головой. Роланд был литератором и – хуже того – образование получил в такой заштатной школе, как Харроу[8], или как ее там (Дадли толком не помнил), но тем не менее ему следовало бы относиться с большим почтением к тому, что составляет смысл жизни.