– О чем ты там с ним разговариваешь? – спросил, посмеиваясь, у старика молодой парень. – Он, может, и не понимает ни слова из того, что ты ему говоришь.

– Может, и не понимает… – кивнул Мутталиб-ака. – Но, поверь мне, ты и сам понимаешь меня не больше, чем этот человек. Только он обычаи знает и не смеется над старшим. Так что не мешай мне беседовать с ним, Махмуд.

Махмуд пожал плечами и отошел от старика.

– Ужасные времена, ужасная война… – продолжал рассуждать старик. – Сколько сильных, здоровых мужчин погибло на этой войне. Сколько жен овдовело, сколько матерей потеряло сыновей, сколько детей осиротело… Почему Аллах вообще допускает, чтобы люди убивали друг друга? Разве нельзя, чтоб все жили в мире? Вот теперь мы побеждаем в этой войне, ну и что? Кто может поручиться, что, выгнав с нашей земли гяуров, наши командиры тут же не вцепятся друг другу в глотку, не сумев поделить между собой власть?

Сарматов ел и слушал старика. Он по-прежнему ничего не понимал, но говорил старик таким мягким и спокойным тоном, что Сарматов невольно проникся к нему доверием и уважением.

– Ну, как он? – услышал Мутталиб-ака голос за своей спиной. – Ему не лучше?

Голос этот заставил старика вскочить на ноги и согнуться в подобострастном полупоклоне.

– Нет, не лучше многоуважаемый Али-хан, – скороговоркой пробормотал старик, потупив взор. – Но ему пока и не хуже.

– Может, ты плохо ухаживаешь за этим человеком?! – грозно вскинул брови Али-хан. – Если с ним случится что-нибудь, я просто запорю тебя до смерти, так и знай! Я специально выехал из Пешавара вам навстречу, чтобы справиться о его здоровье. Если этот человек благополучно доберется до Пешавара, я заплачу тебе хорошие деньги, старик.

– Воля твоя, Али-хан… – еще ниже согнулся в поклоне старик. – Но поверь мне, мы и так должны благодарить Аллаха за то, что этот человек жив до сих пор. Разве ты сам не видишь, как тяжело он изранен, как много крови он пролил?..

– Что правда, то правда… – немного помолчав, согласился Али-хан. – Хоть с виду он и не кажется могучим, сил в нем, как я посмотрю, хватило бы на десятерых.

Когда Али-хан ушел, Мутталиб-ака облегченно вздохнул и присел на землю.

На поясе у старика висел старый обшарпанный штык-нож от «калаша». Сарматов пристально смотрел некоторое время на этот нож. Потом, увидев, что старик отвернулся, он попытался дотянуться до него дрожащей рукой. Но сил у Сарматова хватило только на то, чтобы протянуть руку, которая бессильно упала, едва дотронувшись до вожделенного ножа. Как раз в этот момент старик повернулся к раненому и, перехватив его взгляд, удивленно воскликнул:

– Нож?! Тебе уже понадобился нож?! Зачем?! Ты ведь настолько слаб, что даже не сможешь удержать его в руках!

Сарматов тихо застонал от боли и своего бессилия.

– Да, я понимаю, что на войне каждый, даже самый слабый, должен иметь оружие, – Мутталиб покачал головой. – Но ты! Твоя жизнь и так висит на конском волоске, ты не должен сейчас думать об оружии. Оружие очень тяжелое, чтобы этот волосок смог бы выдержать еще и его…

* * *

Между тем моджахеды начали постепенно устраиваться на ночлег. Солнце спряталось за горы, и в небе появился белесый полумесяц луны. То там, то здесь на разные лады зазвучали заунывные молитвы.

– Пора молиться… – тихо прошептал старик. – Ты не волнуйся, я помолюсь за тебя перед Аллахом. Ты, конечно, можешь верить в другого бога, но тут я ничего не могу поделать. Так что я вознесу молитву Аллаху, а уж он там на небе, я думаю, разберется, что к чему. И похлопочет перед твоим богом.

Как сквозь дымку, Сарматов видел старика, который, вынув из-за пазухи небольшой коврик, аккуратно расстелил его, потом снял старые потертые сапоги, быстро ополоснул руки и ноги и стал на колени…

* * *

…Словно часть перерубленного пополам большого медного таза, висел высоко в небе полумесяц. Все небо вокруг него было усыпано мелкой, как соль, звездной пылью.

Сарматов лежал на носилках, стараясь не шевелиться, и смотрел в это черное звездное небо, прислушиваясь к каждому звуку, к каждому шороху.

Где-то высоко в горах слышалось леденящее душу завывание одинокого, должно быть, матерого волка. «Наверное, он потерял счет времени и до сих пор ищет себе подругу, чтобы продолжить с ней свой волчий род», – подумал Сарматов.

От волчьего воя проснулись верблюды. Один из них шарахнулся в сторону и начал тихо урчать. За ним второй, третий… Через какую-то минуту уже все стадо находилось в диком возбуждении.

– Ну, что еще случилось?! – из палатки выбежал молодой погонщик, тот самый, который разговаривал со стариком утром. Он начал успокаивать верблюдов.

Животные постепенно угомонились и снова заснули.

– Шайтан бы взял этого проклятого волка! – злился парень. – Никак не даст нормально поспать!

Но и он через минуту возвратился в свою палатку.

– Ладно, хватит валяться, надо попробовать встать! – еле слышно прошептал себе под нос Сарматов.

Каждое движение губ, каждый глубокий вздох доставляли майору невыносимую боль. К тому же родной голос, его собственный голос казался Сарматову каким-то чужим, неестественным, стариковским.

Неподалеку на небольшой возвышенности горел костер. Вокруг этого костра сидели двое с автоматами и курили кальян. Даже в темноте было видно, что наркотическая «дурь» уже начала оказывать на них свое действие.

Нащупав в темноте какую-то палку, Сарматов, опираясь на нее, с огромным трудом поднялся на ноги. Сразу закружилась голова, застучала кровь в висках.

– Ничего, ничего, все нормально… – прохрипел он, сцепив зубы от боли. – Все хорошо, прелестная маркиза. Все хорошо, все хо-ро-шо…

Ноги его за те дни, пока он пролежал в повозке, занемели и не хотели слушаться. Но Сарматов заставлял себя делать шаг за шагом, при этом то и дело оглядывался по сторонам.

– Мне ведь совсем не больно. Мне абсолютно не больно, – сипел он, стиснув зубы. – Это же мне только кажется… Все хорошо, прелестная маркиза. Все хорошо, все хо-ро-шо…

И действительно, словно поддавшись его уговорам, боль начала постепенно отступать, только изредка кинжально впивалась в тело, застилая глаза темной пеленой.

Но Сарматов уже не обращал внимания на боль. Он, в общем-то, привык к ней за то время, пока занимался своей нелегкой работой. Поэтому майор продолжал идти, медленно передвигая ноги, настороженно озираясь по сторонам.

Часовые безучастно посмотрели на него мутными глазами и о чем-то продолжили говорить дальше, весело улыбаясь. «Дурь» уже достаточно затуманила их мозги. Сарматов улыбнулся им в ответ и прошел мимо. Охранники сразу же забыли о нем и тут же вернулись к своей «соске».

Лагерь спал. Только изредка какой-нибудь из переминающихся с ноги на ногу верблюдов звенел сбруей или кто-то приглушенно вскрикивал в палатке, должно быть, увидев дурной сон.