заполнила пустоту, которую он ощущает. Вот бы прогнать – хоть на один вечер – печаль, застилающую все его мысли.

Иньяцио берет еще бокал шампанского, равнодушно смотрит по сторонам, понимая, что он – объект всеобщего внимания. Наблюдает за офицерами в парадных мундирах, за купцами, болтающими слишком громко, за местными судовладельцами, поглядывающими в его сторону. Все ему безразлично, все проходит мимо него.

Пока не случается нечто.

* * *

Светлые вьющиеся волосы с рыжеватым оттенком. Длинная белая шея. Бежевое платье. Белые перчатки до локтя. В руках веер из перьев.

По спине Иньяцио бежит холодок. Он вдруг понимает, что стены кладовой, где он прятал свои воспоминания, тонкие, как бумага, и могут в любой момент порваться. А внутри – его душа, обнаженная, хрупкая.

Он ничего не слышит, в ушах какой-то шум. Все плывет, как в тумане.

Он видит вдалеке ее головку, слегка склоненную вбок, и губы, из которых вылетают неслышные слова и которые вот-вот раскроются в улыбке.

Да, с ним она смеялась.

И плакала.

Когда-то отец сказал, что главное правило в жизни очень простое: слушай голову, а не сердце. Если идешь на поводу страстей вопреки голосу разума, неизбежно потерпишь неудачу. Он говорил о работе, однако Иньяцио следовал этому правилу не только в делах, но и в частной жизни. Невозмутимость и самоконтроль были его верными союзниками как при заключении сделки, так и в воспитании детей.

Но теперь, возможно впервые, Иньяцио слушает свое сердце. И ему становится страшно, в нем говорит инстинкт самосохранения.

Он должен уйти. Немедленно.

Скажется больным, вернется домой, сестра не будет возражать. Она не должна его видеть, нельзя встречаться с ней, говорить с ней. Иньяцио идет в глубь зала. На этом все закончится.

Но поздно.

Камилла Мартен, вдова Дарбон, в замужестве Клермон, раскланивается с собеседницей, поворачивается к другой даме, затянутой в бордовое платье, – и замечает его.

Веер падает у нее из рук. Перья взлетают и опускаются на пол.

Они встречаются взглядом, рот у нее приоткрыт; кажется, она испугана, она не верит своим глазам. Краска заливает ее лицо, так что пожилая синьора, проходящая мимо, интересуется, все ли с ней в порядке. Она встряхивает головой, наклоняется, чтобы поднять веер, сжимает его в руках и смущенно улыбается, как бы извиняясь.

Вобрав глазами эту улыбку, Иньяцио поворачивается и быстрыми шагами идет к выходу.

Какой же он глупец!

Почему он не предвидел? Камилла замужем за адмиралом или кем-то в этом роде. Как же он забыл?! Он не должен был сюда приходить. Конечно, по прошествии стольких лет Джузеппина и представить себе не могла, что он…

Иньяцио переходит на быстрый шаг. Вернусь домой, думает он, карету отправлю обратно. Да, именно так и сделаю.

Любезно уворачивается от пытающихся заговорить с ним французских торговцев. Останавливает адъютанта и просит передать супругам Мерле, что воспользуется их экипажем.

Вот он уже под арками портика, задыхается, как от бега. Осталось пересечь двор.

Он бежит. Он, Иньяцио Флорио, самый могущественный во всем Средиземноморье человек. Он, который никого не боится. Он повторяет себе, что поступает правильно, потому что прошлое вдруг объявило ему войну, из которой, увы, нельзя выйти победителем. Если этот призрак воплотится, рухнет реальность, которую он старательно выкраивал по своему образу и подобию. Рухнет все, что имело для него ценность.

– Иньяцио!

Он останавливается.

Не оборачивайся!

Звук шагов.

Не смотри на нее!

Он закрывает глаза. Слышит ее голос:

– Иньяцио!

Платье шуршит по брусчатке.

Вот она, прямо перед ним.

Лицо похудело. Вокруг голубых глаз небольшие морщинки. Губы тоже, кажется, стали тоньше, а в светлых волосах появились серебряные нити. Но глаза – пронзительные, живые, умные – остались прежними.

– Камилла…

Она что-то хочет сказать, но не решается.

– Не думал, что ты будешь здесь…

Она молчит, поднимает руку в перчатке, вытянутые пальцы зависают на мгновение в воздухе… затем обеими руками сжимает веер так крепко, что слышен скрип.

– Ты хорошо выглядишь, – произносит она наконец.

– Скажешь тоже! – Иньяцио разводит руками и горько улыбается. – Я постарел, потолстел. А вот ты… ты осталась такой, какой я тебя помню.

Она склоняет голову набок, ее губы приоткрываются в легкой улыбке, которую Иньяцио так хорошо помнит и которая причиняет ему боль.

– Обманщик! Я тоже постарела. – В ее голосе нет печали, скорее снисходительность, как будто бег времени – это дар, который нужно принимать с благодарностью. Она делает шаг вперед. Подол ее платья задевает носок его туфель.

– Знаешь, а я не выпускала тебя из виду. Читала газеты… Конечно, говорила о тебе с Джузеппиной… – Она замолкает. – Знаю о твоем сыне. Toutes mes condoléances[4].

Воспоминание о Винченцино – как пощечина.

У него есть семья, есть жена. Прошло больше двадцати лет, почему он разговаривает сейчас с этой женщиной?

Потому что любил ее больше всего на свете.

Иньяцио отступает назад и… чувствует аромат духов Камиллы – свежий, настойчивый аромат гвоздики, который навсегда связался с ней.

От этого аромата кружится голова, он неумолимо затягивает Иньяцио в прошлое.

– Камилла? Что происходит? – От аркады к ним направляется дама в бордовом платье, недоуменно разглядывает их обоих. – Я испугалась, что тебе стало плохо. Нигде не могла тебя найти…

Камилла качает головой. Она краснеет, руки ее заметно дрожат, а перья веера нервно трепещут.

Он знает, что она ищет оправдание. Удивительно, но он помнит все ее жесты.

– Я встретила старого друга, и мы разговорились, – наконец говорит Камилла, натужно улыбаясь. – Мадам Брюн, позвольте представить вам месье Флорио, брат моей подруги Джузеппины Мерле. Мадам Брюн – жена адмирала Брюна, сослуживца моего мужа.

Иньяцио кланяется и целует руку мадам Брюн.

Мой старый друг…

– Вернемся, вы не против? – Мадам Брюн машет в сторону бального зала. – Здесь так холодно…

Только тогда Иньяцио замечает, что Камилла дрожит. Машинально он предлагает ей руку.

– Да, давайте вернемся, – твердо говорит он.

Поколебавшись, Камилла берет Иньяцио под руку. Ее пальцы скользят по ткани его сюртука, как будто нашли свое место, свой привычный дом.

Вместе они входят в бальный зал. В зале жарко, воздух тяжелый от запаха пота, смешанного с ароматом цветов и одеколона гостей.

Маленький оркестр играет вальс.

Иньяцио сжимает запястье Камиллы, смотрит ей в глаза. И в блеске ее глаз вновь видит то, о чем совсем забыл: желание чувствовать себя живым и ничего никому не доказывать.

– Идем.

– Но…

– Идем.

Тон Иньяцио не допускает возражений. Это голос человека, привыкшего повелевать.

Камилла, опустив глаза, следует за ним, растерянная и покоренная.

Иньяцио крепко держит ее в танце. Расстояние между ними не нарушает