как это называет Штробель, прилагаются не только внушительные размеры (при длине тела от 0,9 до 1,5 м они самые крупные из этой группы), но и необычайная ловкость лап. Поэтому они печально известны тем, как трудно их содержать в неволе[122]. «Разнесут все, камня на камне не оставят, – говорит Штробель. – Они очень любопытны, а любопытно им прежде всего то, как что-то можно разобрать и посмотреть, что там внутри».

Любознательность, ловкость и склонность к разборке на составные части – в естественной среде обитания каланов, на западном побережье Северной Америки, эти качества их очень выручают. В этих нередко холодных водах не очень легко живется существу, которое может считаться крупным только по меркам куньих; для морского млекопитающего оно как раз нехарактерно мелкое. У каланов нет ни огромного теплосберегающего тела, ни термоизолирующей жировой прослойки, как у тюленей, китов и ламантинов. Да, у них самый густой мех во всем царстве животных – на каждом квадратном сантиметре больше волосков, чем у человека на всей голове, – но этого недостаточно, чтобы удержать стремительно утекающее тепло{377}. Чтобы не переохладиться, калан должен съедать четверть собственного веса в день, – еще бы тут не быть неугомонным{378}. Они постоянно ныряют, дни и ночи напролет{379}. В их рацион входит практически все – и практически все это хватается лапами. Даже в темноте, когда почти ничего не видно, лапы не оставят своего обладателя без еды. С той же ловкостью, которую продемонстрировала Селка, разобрав помост, дикие каланы ловят рыбу, хватают морских ежей и выкапывают зарывшихся моллюсков. Маленькое теплокровное млекопитающее выживает в огромном холодном океане благодаря тончайшему осязанию.

Чувствительность каланьих лап отражена в устройстве каланьего мозга{380}. Как и у других видов, за осязание у них отвечает область под названием «соматосенсорная кора». Поскольку данные от разных частей тела поступают к разным участкам соматосенсорной коры, по размеру этих участков можно судить о том, какие органы осязания главенствуют у этого животного{381}. У человека лучше всего представлены кисти рук, губы и гениталии. У мышей – усы, у утконоса – клюв, а у голого землекопа – зубы. У каланов участок соматосенсорной коры, получающий сигналы от лап, значительно крупнее, чем у других куньих или даже у их ближайших родичей выдр.

Между тем, взглянув на лапы каланов, в них ни за что не заподозришь такую «ловкость рук». Эти лапы, собственно, и на руки-то не похожи. Кожа толстая и зернистая, как головка цветной капусты, пальцы едва разделены. Если взять калана за лапу, вы почувствуете, как где-то внутри проворно и ловко ходят его пальцы, но внешне это лишь «узловатые рукавицы», говорит Штробель. Чтобы определить, на что эти рукавицы способны, исследовательница устроила Селке экзамен, предварительно обучив ее опознавать на ощупь рифленую пластиковую панель{382}. Селке предстояло отличить эту панель – с довольно густым рифлением – от других, с чуть более узкими или чуть реже расположенными бороздками. И она отличала – уверенно и многократно, даже когда разница в расстоянии между бороздками составляла 0,25 мм. Лапы калана действительно обладают именно той чувствительностью, на которую указывает устройство его мозга.

Однако чувствительность не единственный параметр, по которому можно судить о том или ином чувстве. Как мы видели в первой главе, человек, как и собака, способен идти по следу из обмазанной шоколадом бечевки, но если человек проделывает это медленно и с усилием, то собака – быстро и без колебаний. Штробель выяснила, что человек не уступает морской выдре в способности различать текстуру на ощупь, но выдры справляются с этим значительно быстрее[123]{383}. В эксперименте Штробель участники-люди проводили подушечками пальцев по двум сравниваемым панелям снова и снова, проверяя и перепроверяя, прежде чем определиться окончательно. Селка же выбирала правильную, едва коснувшись ее лапой. Если нужной оказывалась первая панель, ощупыванием второй выдра себя уже не утруждала. Она делала выбор за 0,2 секунды, в 30 раз быстрее соперников-людей. Даже когда Селка медлила с решением, оно все равно принималось существенно быстрее, чем у самых быстрых из людей. «Каланы непоколебимо уверены во всем, что делают», – говорит Штробель.

Представьте себе калана, который собирается поискать пропитание. Вот он покачивается на спине в волнах, а вот уже перевернулся и ныряет. Под водой он пробудет всего минуту – примерно столько у вас уйдет на чтение этого абзаца{384}. Спуск отнимает немало драгоценных секунд, поэтому на нужной глубине времени на колебания не остается. Калан мгновенно прижимает свои «узловатые рукавицы» к морскому дну, на ходу инспектируя все, что попадется под лапу. В воде темно, но темнота его не смущает. Для обладателя чуть ли не самых чувствительных лап в мире океан переливается всеми оттенками форм и текстур, которые можно трогать, хватать, сжимать, тыкать, сдавливать, гладить и, скажем, калантовать. Потенциальная добыча в твердой раковине прячется среди таких же твердых камней, однако калан в долю секунды распознаёт разницу и отделяет первую от вторых. Благодаря невероятно тонкому осязанию, ловким лапам и неиссякаемой уверенности куньих в себе, калан хватает раковину, морское ухо или морского ежа и наконец всплывает, чтобы полакомиться уловом, оказываясь на поверхности как раз к концу этого предложения.

Осязание относится к механическим чувствам, имеющим дело с физическими стимулами, такими как вибрации, потоки, текстуры и давление{385}. У многих животных осязание работает и на расстоянии. Как мы еще увидим в этой главе, такие разные существа, как рыбы, пауки и ламантины, способны ощущать скрытые стимулы, которые текут, дуют и идут рябью по воде и воздуху. С помощью крохотных волосков и других детекторов они издалека улавливают характерные сигналы от других животных. Крокодилы чувствуют едва заметные круги на поверхности воды, сверчки – легчайшее колебание воздуха, которое производит атакующий паук, а тюлени находят рыбу по невидимому кильватерному следу, который она оставляет за собой. Для нас большинство этих сигналов неразличимы: сильный поток воздуха от потолочного вентилятора я, допустим, еще почувствую, но не более того. Для человека (и калана) осязание преимущественно подразумевает непосредственный контакт.

Кончики наших собственных пальцев принадлежат к числу самых чувствительных органов осязания на свете. Они позволяют нам работать тончайшими инструментами, считывать узоры из выпуклых точек, заменяя нарушенное зрение, а также пользоваться сенсорными экранами, давая команды касанием, нажатием или смахиванием подушечкой пальца. Чувствительность подушечек обеспечивается механорецепторами – клетками, реагирующими на легкую тактильную стимуляцию. Эти клетки бывают разных типов, каждый из которых откликается на разные стимулы{386}. Тельца Меркеля фиксируют непрерывное давление – благодаря им вы, сжимая страницы этой книги, определяете ее форму и механические свойства. Тельца Руффини реагируют на растяжение и натяжение кожи – за счет них мы можем ухватить предмет поудобнее и чувствуем, когда он выскальзывает из рук. Тельца Мейсснера отзываются на медленные колебания – это они отвечают за ощущения скольжения и подрагивания, когда мы ведем палец по какой-нибудь поверхности, и дают возможность читающим шрифт Брайля складывать из разрозненных выпуклых точек осмысленное сообщение. Тельца Пачини нацелены на более быстрые колебания – они нужны, чтобы оценивать тонкие текстуры или осязать предметы через инструмент (чувствовать волосок, который мы захватываем пинцетом, или землю, которая крошится под лопатой). Практически все эти рецепторы присутствуют и в лапе морской выдры, и в клюве утконоса. В совокупности они и создают осязание, точно так же, как совокупность рецепторов к сладкому, кислому, горькому, соленому и умами образует чувство вкуса.

В первом приближении мы понимаем, как работают эти механорецепторы. При всем их разнообразии они неизменно состоят из нервного окончания, заключенного в ту или иную чувствительную к прикосновению капсулу. Когда под воздействием осязательного стимула капсула изгибается или деформируется, нерв внутри нее срабатывает. Но как именно это происходит, пока неясно, поскольку осязание относится к наименее изученным чувствам{387}. Оно гораздо реже, чем зрение, слух или даже обоняние, вдохновляет деятелей искусства и увлекает ученых. До совсем недавнего времени молекулы, позволяющие нам осязать, – то есть эквиваленты опсинов для зрения или обонятельных рецепторов для обоняния – оставались полнейшей загадкой. У нас имеется лишь самое грубое представление о чувстве, дающем нам представление о грубости.

Но отмахнуться от осязания нельзя. Это чувство, определяющее для близости и непосредственности, а вариаций у него не меньше, чем у обоняния или зрения. Животные сильно различаются и по чувствительности своих органов осязания, и по тому, что они ими осязают, и даже по тому, на каких частях тела эти органы располагаются. Задавшись