глаза, дальше рисковать шкуркой не стал. Сделал знак всегда готовому Митяю, тот дружески прижал плечи дьяка к скамье, и приступил к делу.

В смысле кот приступил, разумеется, наш младший сотрудник только помогал. Бабкин выкормыш профессионально склонился над дьяком, делая ему искусственное дыхание методом рот в рот. Я видел такое на курсах по спасению утопающих, мы в школе милиции проходили. Но лично применить случая не было, да и «целоваться» с гражданином Груздевым на глазах моей невесты я бы не рискнул. Ещё подумает чего…

Меж тем сосредоточенный Василий трудился молча и уверенно. На миг высунувшийся Назим тихо сплюнул сквозь зубы, пробормотав: «А я так и знал пра него…» Вот это еле уловимое бормотание сработало как детонатор — Филимон Митрофанович открыл очи. И как раз в тот момент, когда бабкин кот в шестой раз накрепко присосался к нему усы в усы. Дьяк вскочил с лавки наскипидаренным лососем, всей мощью тощего тела откинув Митю к стене! Мат стоял такой, что мы все невольно пригнулись, зажав уши.

— Ах ты… зверюга озабоченная, да чтоб… оторвало да тебе же в…! А хозяев твоих… шибко умных… особо… неизвестно чем думающих… а потом ещё и… особенно участкового… и бугаю этому деревенскому тоже… ну и Яге без сомнения! Да и всему вашему отделению… и всей милиции вашей… как говорится… и… а туда же… да в довесочек!!!

Олёна, покраснев до корней волос, вдруг резко взмахнула кулачком, и легендарный скандалист всего Лукошкина вновь рухнул как подкошенный. Мы облегчённо выдохнули. Свидетелей много, все свои, в случае чего спишем на «необходимые меры самообороны». Обычное дело, с кем не бывает… Бабка молча шагнула к моей невесте и впервые, как равная равной, пожала ей руку. Точка соприкосновения найдена — дьяк.

— А ить небось ежели б я, к примеру, так против рядового гражданина поступить угораздился, — начал было резать правду-матку наш знаток психоанализа, но углублять тему не стал. Нас трое — он один, а если приплюсовать кота и домового, то и подавно.

— Ты бы, соколик, лучше плесканул водичкою на Филимона Митрофановича, — вежливо попросила Яга. Ну Митю вы знаете, его только попроси — мгновением позже дьяку на голову выплеснулось полсамовара! Остывшего, разумеется, мы ж не Пиночеты…

— А я на вас… в суд подам, — открыв глаза, возвестил мокрый как селёдка дьяк. — Нет моего терпению больше, антагонисты глумливые…

Моя домохозяйка ещё раз глубоко вздохнула и уже сама засучила рукава. Я чуть не зажмурился, но она лишь подошла к шкафчику, достала зелёную бутыль, налила рюмку водки и, поставив на жостовский поднос, собственноручно поднесла дьяку. Что конкретно Яга прошептала над рюмкой, я не слышал. Митя мог, он ближе стоял, но если чего и заметил, то быстро прикрыл рот. Умнеет на глазах!

— Уж ты не серчай, батюшка, смени гнев на милость, — едва ли не в пояс поклонилась наша бабуля.

— Чем подкупить удумали, иуды неблагообразные?! Я ить не подзабыл ещё бутыль ту ведёрную, что ваш участковый в тюрьме у меня бесчестно выкрал! И насмешки его нелитературные над чтением моим художественных стихов философского содержания! Я ить в них душу вкладывал, не себя услаждал, а государева образования ради! А вы слугу его верного в делах самурайской чести одной лишь рюмочкой умилостивить надеетеся? Не помилосердствую! Ить и не посмотрю даже, что… — Тут он резко прервался, быстро опрокинул водку, выразительно дёрнув кадыком.

Потом удовлетворённо причмокнул языком, язвительно подвигал губками, зачем-то вытягивая их в трубочку, дунул и вопросительно уставился на Ягу. Наша бабка-экспертиза молча забрала пустую посуду, передала её Олёне, а сама спокойно уселась на лавку спиной к печке, демонстративно скрестив руки на груди. Митя жалобно посмотрел на меня и незаметно перекрестился — дескать, хана дьяку, отравлен силами экспертного отдела родной милиции!

— Так вот я и говорю, будьте добренькие, поимейте снисхождение и всепрощение ко мне, горемычному! Ибо в скорби жестокой от притеснителей и злодеев к ножкам вашим светлым припадаю, — нагло продолжил гражданин Груздев и осёкся.

Олёна выронила рюмку. Я слегка окосел. Мой напарник вытаращился на дьяка, как будто тот только что спел оперную арию князя Игоря в балетной пачке. И лишь наша милая домохозяйка, не поведя бровью, даже не поворачивая головы, уточнила:

— Заявление небось с собой заранее принёс, а? Так доставай его, чего зря скромничать.

— Да уж принёс, не постыдился. — Дьяк вновь было обрёл прежний тон, но ненадолго. — Вслух зачитывать не буду, дюже ругательное оно, а ить тут у вас женщины приличные отираются. Своими словами скажу: спаси меня, Христа ради, сыскной воевода! Одна надежда на сердце твоё доброе, на душу светлую, на ручки нежные, на очи ясные, на уста сахарные…

По мере перечисления я наливался краской, а моя невеста, наоборот, пропорционально бледнела от ярости.

— А и вышел бы ты, Никитушка, за ворота, — вновь дипломатично развернула взрывоопасную ситуацию Баба-яга. — Чуется мне, там народец больно расшумелся. Кабы забор наш не снесли. Ох, знала ведь, что не стоило ограду нашу верную твоему богомазу под вернисаж отдавать. Но ить чё не сделаешь прогрессивного искусства ради…

— Э-э, точно, — хлопнув себя ладонями по коленям, вскочил я. — Бабуль, напоминаю, с вас ещё допрос привидения! Любимая, помоги тут нашей сотруднице… чем попросит. А ты, Митя, за мной!

Мой напарник бодренько кивнул, не удержавшись, отвесил щелбан дьяку (профилактика!) и пулей вылетел во двор. Олёна выдохнула сквозь зубы, быстро глянула по сторонам, опытным взглядом выбрав себе самую тяжёлую сковородку, низко поклонилась Яге. Ласкового взгляда в свой адрес я у неё не дождался, да и времени особенно не было. Наоборот, в воздухе зримо искрило напряжение. Нет, не в нашей среде, не между сотрудниками и даже не меж нами и гражданином Груздевым. Всё это мы знаем, всем этим можно было бы и пренебречь… Я всей своей милицейской шкурой, с кителем, погонами и портупеей, ощущал, как заворочалось Лихо! Я не мог бы этого объяснить, но точно знал, что вот именно сейчас, сию минуту оно восприняло нас всерьёз и, поднабрав силы в мелких пакостях по всему городу, готовится уже к полномасштабным действиям. И что бы оно ни планировало по диверсионной работе в самом Лукошкине — с этой секунды вся его агрессия будет направлена в массе только на нас…

За воротами действительно шумел народ. Хотя правильнее было бы сказать — пошумливал. Так, два-три десятка бездельников и любопытствующих прохожих остановились у нашего забора, где авангардный богомаз Савва Новичков готовился к открытию очередной художественно-патриотической выставки. Семь или