– Нель, ты Игоря позови, пусть он деятеля этого отвлечет, я с директором потолкую, и все образуется. Будет вам все, как у Вильяма нашего Шекспира, вернее, у Мариуса вашего Петипа!

– Какого Шекспира? – приостановилась вечно бегущая Нелли.

– Да никакого, я так. Все, я готова, пошли. Не волнуйся, что-нибудь придумаем.

Игорь Сергеевич был в коридоре и говорил по мобильному телефону.

Нелли остановилась около мужа и махнула Лизе рукой: иди, мол, успеха тебе. И Лиза быстрым деловым шагом двинулась по узкому длинному коридору.

– Лиза, мы закончили, – сказал откуда-то сбоку мужской голос. Легкий, едва уловимый, но узнаваемый акцент всегда почему-то напоминал ей композитора Раймонда Паулса. Вроде и по-русски говорит, совершенно по-русски, а как-то не так. – Тим пошел в кафетерий. Что-то случилось?

Болгарин с дивным именем Цветан – с ударением на первом слоге! – давал ее младшему сыну уроки музыки. Он вообще напоминал ей, при полном отсутствии внешнего сходства, этого самого Раймонда Паулса – то ли тяжеловато-мрачным взглядом, то ли какой-то неулыбчиво-мужской привлекательностью, то ли тем, что легче всего его было представить за роялем. Когда Нелли впервые сказала: «А ты знаешь, что Цветик у нас не просто пианист, а еще и композитор?», то Лиза почему-то сразу представила себе знаменитого маэстро с его полузаграничным лоском и заразительным акцентом.

– Да, случилось, – ответила она, ловя себя на том, что невольно иначе, более старательно и четко выговаривает слова. Цветан свободно говорил по-русски, потому что учился в школе при советском посольстве в Софии, но Лиза почему-то всегда говорила с ним, словно перенимая его же акцент. – Я должна там еще переводить. Этот… новый постановщик предложил такую версию… подождите, я должна вам отдать деньги, я потом забуду.

– Спасибо, это неважно. Вы же спешите. Кстати, Лиза, вы бы подумали об инструменте. Так у нас все очень медленно идет. Тим забывает.

– Я думаю, Цветан, – его имя она тоже всегда выговаривала четко и полностью, в отличие от Нелли и других, вечно придумывающих всевозможные сокращения.

Прожив столько лет в Турции, где уменьшительные имена были не приняты, она и сама перестала их употреблять. А продлевая в очередной раз вид на жительство, поменяла и свое: теперь в местных документах она была просто «Лиза».

– Я не думаю, что вы думаете. А инструмент вам нужен, если вы, конечно, настроены всерьез заниматься. А что там за шум? Из-за этого Романа?

– Да, – махнула рукой Лиза, – он ненормальный, по-моему.

– Как? – удивился Цветан. – Почему? Я его видел утром, и кажется…

– Ну, не в медицинском смысле… просто… я вам потом расскажу.

Но она рассказала сразу.

Длинный коридор был пуст, где-то вдалеке Игорь Сергеевич что-то энергично кричал в телефон, Нелли топталась возле него, из кабинета никто не выходил и не торопил ее ничего переводить, дети находились в известных ей и безопасных местах. Поэтому она вдруг расслабилась и рассказала про новаторскую трактовку «Лебединого озера».

– Смешно, – без улыбки сказал Цветан, привычным жестом откинув со лба волнистые, начинающие седеть волосы. «Наверняка у него роман с какой-нибудь балериной!» – почему-то некстати подумала Лиза. – Могу себе представить это на нашей здешней сцене. Но они ему не дадут.

– Лиз, ты с ума сошла?! Ты еще здесь?!

– Иду, Нель, – виновато заторопилась Лиза. – До пятницы, Цветан, да?

– Да, конечно, – кивнул пианист. – Если что-нибудь… услышимся.

К этому слову, образовавшемуся, по-видимому, из «увидимся» и «созвонимся», Лиза уже успела привыкнуть, поэтому еще раз быстро кивнула и почти побежала за Нелли.

В кабинете директора было накурено и шло одновременно несколько разговоров.

Тихих и громких. Самым громким был даже не разговор, а монолог Романа, который продолжал развивать свои идеи перед пожилой аккомпаниаторшей и ее мужем – старым хореографом, много лет работающим в измирской консерватории.

«Нашел перед кем!» – мысленно усмехнулась Лиза, которая, благодаря вездесущей Нелли, уже разбиралась в здешней расстановке сил.

Театр оперы и балета был, как, наверно, и все человеческие коллективы, настоящим театром военных действий. Если бы те страсти и силы, которые здесь в изобилии расходовались на интриги, сплетни, взаимные упреки и профсоюзные собрания, тратились бы на репетиции, новые постановки, на все то, чем, собственно, должен был заниматься театр оперы и балета, он, безусловно, смог бы стать одним из лучших в стране.

У готовящейся постановки «Лебединого озера» было столько недоброжелателей, как будто это был не классический балет, а как минимум смена кабинета министров или американское вторжение в очередную зазевавшуюся страну.

«Здесь же Турция – какое «Лебединое»?! Ты в своем уме?! Ты глянь на их ноги! На их ляжки, если ты еще не видела! Это лебеди, по-твоему? Ну, хорошо, лебедей ты поставишь, юбки удлинишь, а танцевать-то кто будет?! Ты их «Щелкунчик» видела? А сцена? Сколько туда лебедей можно поставить? Что тебе надо-то?!» – эти и подобные высказывания так и сыпались на энергичную Нелли. Ты здесь без году неделя, намекали ей, ничего не знаешь, по-турецки два слова выучила, а туда же! Строит из себя, мало ли что когда-то прима была, а сейчас ты здесь никто, приехала так же, как и мы, деньги зарабатывать, вот и сиди спокойно, давай свои уроки, а в репертуарные дела не лезь. И вообще, не высовывайся.

Не высовываться Нелли не могла патологически.

Где бы она ни оказывалась, ее всегда было видно и слышно, она всегда была ярче всех одета и накрашена, мимо нее нельзя было пройти, не заметив, она ни к чему не могла оставаться равнодушной, творческая энергия била в ней через край – и ее ничто не могло изменить, даже приезд в роли обычного педагога в небольшой и, в общем-то, провинциальный театр.

Через две недели она была уже главным педагогом – к зависти и недовольству тех, кто работал здесь годами и подстраивался под заведенный ритм. Нелли никогда ни к кому не подстраивалась, в результате подстраиваться приходилось к ней.

И постановка «Лебединого», о которой она начала мечтать с самого приезда, была одобрена, разрешена, утверждена, оплачена и организована. Лиза знала, что Нелли не могла позволить себе проиграть: слишком много души вкладывала она во все, за что бралась.

Когда они вошли, Лиза поняла, что они опоздали.

Конечно, перевести бред новатора Романа могла не только она. И по лицу главного хореографа и некоторым торжествующим улыбкам было видно, что это уже сделали без нее. И сделали, ничего не смягчая и не сглаживая, чтобы подчеркнуть весь ужас ситуации: вот кого она вам сосватала! Что вы теперь будете делать с этим горе-режиссером?! Говорили мы вам!

Черт, подумала Лиза, все из-за меня. Нервы ни к черту, жалко Нелли, зачем было, спрашивается, впадать в истерику, а потом еще стоять в коридоре с Цветаном?