Ведь нет на свете ничего интересней, чем легенды о чьей-то любви.

…Вино ставили на стол, автомат Калашникова – под стол. Вино было мутное – не слеза, не виноградный сок, а горная река. Чистых рек не осталось, даже в горах. Землетрясение выбросило из могил мертвых, а реки смыли их в море. Реки тащили мертвецов по шершавым камням, лицом к небу, спиной к небу. Белый гроб воткнулся в землю и не поплыл, и вода сошла, а он остался стоять, наполовину в черной земле. Белый – это детский. К нему было не подойти и не подплыть, только ждать и смотреть.

Вот такое было вино, как река.

Первый тост пили за мир. Мира не было, но и война еще не началась. Было только ощущение, что она идет, надвигается, как поднимается река. Уже стреляли и падали. Лицом к небу, спиной к небу. Черная земля, дрожащая, раскрывала объятья. Не убивали – платили смертью за смерть. И потому все были правы. Правее правых. За мир! Но никто не воткнулся в землю, как белый флаг, как белый гроб, и не остановил.

Профессор Ришар Дюбе садился за стол и пил мутное вино. Задевал ногой под столом чей-то автомат. Рене, руководитель миссии, сказал, как приказал: “Нельзя нарушать традиции этой страны!” В этой стране люди все делали вместе. Что он знал, Рене? Водитель школьного автобуса из альпийской Швейцарии. “Выше нас только коровы”. Но Рене выезжал с гуманитарной миссией каждый год, и он побывал уже на двух войнах. Глупо было бы его не слушать.

Профессор Дюбе поднимал бокал и произносил тост. Поражал всех своим знанием языка. К нему приставали и узнавали – он посвятил этой стране свою диссертацию и множество научных трудов. Отставали. Понимали. Ничего не понимали! Профессор Дюбе выучил этот язык потому, что ему было девятнадцать, а Кларе – двадцать семь. Она снимала очки и закрывала глаза, маленькие сережки дрожали в ее ушах. “Моя любовь ушла однажды навсегда, но прощанье слишком затянулось”. Через год или два, чтобы не думать о смерти, он выучил первый иностранный язык.

– За мир, – повторял Рене, – переведи!

Рене командовал профессором, как полком. Он задирал голову и кричал, будто профессор был не рядом и будто он был не один. Рене нравилось, что он понукает профессора, всемирно известного этнолингвиста, хотя и зависит от него, от его языков. Он произносил длинные речи. “Я возглавляю международную миссию по оказанию гуманитарной помощи в зоне землетрясения. Вместе со мной в миссии участвует профессор из Канады, Ришар Дюбе, который говорит на пятнадцати языках!” И оборачивался к профессору: “Переведи!” “Помогите нам вынести ящики, – говорил профессор, – там консервы и медикаменты”. Рене заводил машину и кричал: “Быстрее! Быстрее!” Профессор запрыгивал почти на ходу.

Иногда вино было прекрасным и как слеза. Профессор Дюбе пьянел и уходил спать, не выдерживал традиций. Он лежал, притворяясь спящим, и мечтал. Он сидел на ковре-самолете, окруженный красивыми женщинами, и несся вверх, в черное небо без звезд. Ему хотелось говорить, слушать и петь. Все разом, как всегда. Он молчал. “Как странно, – думал он, – ведь никто не хочет войны, и все-таки… Как же это может случиться? И почему именно здесь?” Рене сказал, что война начнется скоро, может быть – завтра.

Рене не спал и не пил. Поднимал бокал – и не осушал. Рене водил машину по незнакомым горным дорогам. Выше были не коровы, а Бог. Однажды Бог послал лавину, и она перекрыла путь. Рене развернулся и поехал назад. Помощь была нужна везде – хоть в горах, хоть у моря, внизу.

Иногда Бог посылал им навстречу женщин. Они требовали, чтобы их выслушали, чтобы им помогли. “Переведи!” – приказывал профессору Рене. Почему он не говорил им, что не может помочь? Женщины рассказывали об убитых детях. Матери плакали тихо, а вокруг все кричали. И в горе, как и в радости, эти люди всегда были вместе.

Профессор Дюбе не верил в то, что переводил. Ему казалось, что он читает хронику какого-то известного геноцида или смотрит фильм. Даже когда женщина развернула перед ним маленькое детское платье в кровавых пятнах, к нему не вернулось ощущение реальности, нет.

Один раз дорогу перекрыли мужчины с автоматами. Вывели их из машины. Вынесли ящики. Показали рукой – уезжайте! Нечего переводить. Они забрали все, даже личные вещи, даже зубные щетки. В ящиках были детские подгузники, зачем они бородатым мужчинам? “Я ждал, что нам выстрелят вслед”. Рене медленно отъезжал. Профессор закрыл глаза и добился полной, непроницаемой черноты. Квадрат Малевича. Не выстрелили. Война еще не началась. “Я ждал, что нам выстрелят вслед”, – заговорил Рене.

“Как я мог оставить тебя там, Екатерина? Там, где реки несут мертвецов. И где незрелые мандарины пахнут сильно, терпко… Любовь моя, весна моя, сердце мое разрывается…”

Чужая любовь – вещь непонятная…

В перерывах между песнями Андро, тоже профессор, как и брат, но не этнолингвистики, а какой-то другой, не менее заумной области, сидел в своей комнате с толстыми ангелами на потолке и собирал из спичек маленькие кораблики. Он засовывал их в бутылки, неизвестно как. И раздаривал всем подряд. Добрейшим человеком был этот влюбленный певец. Он ходил дежурить, как и все, в комнату Клары, больной профессорской жены. Женщины замечали, что во время его дежурств она лучше ела и чаще ходила под себя. Видно, даже ей в ее состоянии была небезразлична мужская красота.

И с ней, молчаливой и безответной, он разговаривал часами. Он излагал ей свой проект спасения человечества, именно тот, ради которого он и прибыл в Канаду. Он говорил с ней на языке, которого она никогда в жизни не слышала, и не язык это был, а диалект, на нем говорили люди из высокогорной деревни, где Андро вырос. И откуда привез его профессор Дюбе несколько месяцев тому назад.

“Мое изобретение относится к области подводной добычи полезных ископаемых, а именно сероводорода из морской воды…” – рассказывал Андро. И расхаживал в грязных туфлях по овальной спальне вокруг женщины, чьи груди упирались в потолок. От одного занавешенного окна к другому. От вида на южную часть Монреаля к виду на северную. Монреаля под серым снегом, не убранным лично мэром города. От одних непроданных квартир к другим. От агента к агенту, что все на одно лицо. Быстрее и быстрее. Ближе и ближе к спасению человечества.

– Резервуар погружается на дно, поплавки всплывают и специальными пружинистыми ушками…

Жена профессора Дюбе – женщина с прекрасной грудью – не смотрела на него и не реагировала.

– Тонущий резервуар достигает заданной глубины, мембранный клапан открывается, и из баллона начинает поступать це-о-два!.. – ликовал Андро. Ему по-прежнему хотелось спасти все человечество, а не себя одного. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Мы!

Двум врачам без права работы в Канаде, Ире и Ире, приходилось выгонять его, чтоб он не утомлял больную.

Наташа Черная во время дежурств Андро поднималась на третий этаж и начинала размахивать в коридоре своей бабоягинской метлой. Она заглядывала в открытую дверь и ждала. Вдруг однажды Андро возьмет и поделится с мадам Дюбе – заговорит о своей любви к Екатерине? Должен же человек кому-то открыться, если не брату, то хоть его больной жене! Говорил ведь профессор Дюбе – одна душа согревает другую… Ну как же оно, в конце концов, – Екатерина его с ума свела или он родился сумасшедшим? И как это получилось, что Андро жил не в Канаде, а в какой-то экс-посткоммунистической стране?