— Спасибо, — Эрика приняла протянутую ей бутылочку и присела в кресло с Ноэлем в руках. Он тут же начал жадно сосать бутылочку. Патрик присел напротив с Антоном, который быстро последовал примеру брата. Эрика подумала, что отсутствие молока у нее давало свои преимущества. Они могли делить ответственность за детей. С Майей так не получалось. Казалось, дочка не отлипала от ее груди никогда.

— Как все прошло? — спросила Кристина. Спустив Майю и Лисен с дивана, она велела им идти играть в комнату Майи. Эмма и Адриан уже исчезли.

— Что сказать? Я переживаю за Анну, — ответила Эрика.

— Я тоже, — Патрик уселся поудобнее. — Такое ощущение, что она закрывается от Дана, отталкивает его от себя.

— Знаю. Я пыталась говорить с ней. Но после того, что случилось… — Эрика покачала головой.

За что ей это? Анна столько лет жила в аду. И только в последние годы она наконец обрела покой. И она так ждала этого ребенка. Нет, жизнь обошлась с ней несправедливо.

— Эмма и Адриан чувствуют себя неплохо, — Кристина посмотрела вверх, откуда доносился детский смех.

— Да, судя по всему. Они рады, что мама наконец вернулась домой. Но боюсь, что реакция еще последует, — высказала свое мнение Эрика.

— Наверное, ты права, — сказала Кристина и повернулась к сыну. — А ты как? Разве ты не должен отдыхать дома? Никто тебе не скажет спасибо за то, что ты убиваешься в этом участке. Твоя болезнь — это предупреждение.

— Сейчас там поспокойнее, — вставила Эрика, — но я сказала ему то же самое.

— Я хорошо себя чувствую. Работа мне на пользу. Но ты знаешь, что я задержался бы дома побольше, если бы ты попросила, — сказал Патрик, ставя пустую бутылочку на стол и выпрямляя Антона, чтобы он мог срыгнуть.

— Мы справляемся, — произнесла Эрика, и она не лукавила.

После рождения Майи ей казалось, что она все время как в тумане. Но на этот раз все было по-другому. Может, обстоятельства, при которых появились на свет близнецы, не оставили места для депрессии. Кроме того, у младенцев был строгий распорядок дня в больнице, что тоже хорошо сказалось на их поведении. Они послушно спали и ели в нужное время, притом одновременно. Нет, Эрика была уверена в том, что справится с детьми одна. И она наслаждалась каждой секундой времени, которое проводила с детьми. Ведь она чуть их не потеряла. Зажмурившись, Эрика прижалась носом к головке Ноэля. Пушок на его макушке напомнил ей об Анне. Эрика еще крепче зажмурилась. Нужно придумать, как помочь сестре. Эрика чувствовала себя такой беспомощной. Она сделала глубокий вдох. От Ноэля так хорошо пахло…

— Милый, — пробормотала она ему в макушку, — мой сыночек.

* * *

— Как дела на работе? — спросила Сигне, чтобы снять напряжение.

Она была занята тем, что выкладывала на тарелки хорошие порции мяса, картофельного пюре и горошка со сливочным соусом. С тех пор, как Матте переехал в дом, у него не было аппетита. Она готовила его любимые блюда, но он едва к ним притрагивался. И это когда он ужинал у них, а что он ел один в своей квартире — оставалось для нее загадкой. И он был такой худой, что жалко смотреть. Слава богу, он немного оправился от случившегося. Когда они навещали его в больнице, она не могла сдержать слез. На его теле живого места не было, а лицо распухло до неузнаваемости.

— Все хорошо.

Сигне дернулась при звуке его голоса. Он так медлил с ответом на вопрос, что она уже и забыла, что задала его. Матте ковырялся в пюре и отрезал от мясного рулета крошечные кусочки. Она, затаив дыхание, смотрела, как он подносит вилку ко рту.

— Хватит смотреть, как он ест, — проворчал Гуннар; он уже накладывал себе добавки.

— Прости, — извинилась Сигне, качая головой. — Я так рада, что ты ешь.

— Я не умру от голода, мама. Видишь, я ем. — Словно в подтверждение своих слов, он подцепил большой кусок и поднес ко рту.

— Ты же не перерабатываешь в коммуне?

Сигне поймала на себе еще один раздраженный взгляд Гуннара. Он считал, что жена ведет себя как наседка, и хотел, чтобы она оставила сына в покое. Но Сигне ничего не могла с собой поделать. Матте — ее единственный сын, и не раз с той самой декабрьской ночи, когда он появился на свет, она просыпалась в холодном поту от страха, что с ним что-нибудь случилось. Для нее не было на свете ничего важнее его благополучия. Как и для Гуннара, который тоже боготворил сына. Просто он был сильнее ее и не позволял страху за ребенка брать власть над собой. Сама же Сигне все время пребывала в страхе. Когда Матте был маленьким, она подозревала у него порок сердца и заставляла врачей по сто раз все проверять. Первый год жизни ребенка она почти не спала: все время вставала и проверяла, дышит ли он. Когда он был школе, еду на обед она разрезала ему на мелкие кусочки, чтобы сын случайно не подавился и не умер. По ночам ей снились кошмары, в которых он попадал под автомобиль. Когда Матте достиг подросткового возраста, ее кошмары стали еще хуже: драки, пьяное вождение, алкогольное отравление. Порой ее крики будили Гуннара. Кошмары не давали ей спать, и она сидела допоздна и ждала, пока Матте вернется домой. Взгляд ее метался между дверью, окном и телефоном. И при каждом шорохе сердце у нее вздрагивало.

Ночи стали спокойнее лишь с его отъездом из дома. Это было странно. Ведь теперь Сигне вообще не знала, где он и что. Но была уверена, что он не будет рисковать собой. Она приучила его к осторожности. И он не стал бы никому причинять боли. По ее логике, это означало, что и ему никто не причинит зла. Сигне улыбнулась при воспоминании обо всех животных, которых он притаскивал домой в детстве. Раненых, брошенных, голодных и больных. Три кошки, два задавленных ежа, воробей со сломанным крылом. Не говоря уже о змее, которую Сигне обнаружила случайно, когда клала чистое белье в шкаф. После того случая она заставила его дать слово, что он больше не будет притаскивать в дом рептилий. Матте неохотно согласился. Она очень удивилась, когда сын не стал ветеринаром или врачом. Но ему понравилось в экономическом университете. Математика давалась ему легко. Работа в коммуне ему нравилась. Но все равно что-то в нем ее настораживало. Она не могла сказать, что именно, но недавно к ней вернулись кошмары. Каждую ночь Сигне просыпалась в холодном поту. Что-то явно было не так, но ее вопросы оставались без ответа. Ей оставалось только смотреть за тем, хорошо ли он питается. Ему нужно набрать вес.

— Может, поешь еще немного? — умоляюще попросила она, когда Матте отложил вилку. На тарелке оставалось больше половины.

— Прекрати, Сигне, оставь его в покое, — вставил Гуннар.

— Ничего страшного, — выдавил улыбку Матте.

Ему не хотелось, чтобы мама страдала, хоть он и знал, что папа как та собака, что лает, но не кусает, и вся его строгость лишь напоказ. Добрее его человека не была.

Сигне ощутила угрызения совести. Это ее вина, это она слишком переживает по всяким пустякам.

— Прости, Матте. Ешь сколько захочешь.