Происходит убийство в замкнутом пространстве, потом еще несколько, причем жертвами становятся те, на которых падает подозрение; ограниченный круг персонажей, обычно тесно связанных друг с другом; туповатые и иногда откровенно смешные служаки-полицейские — все это есть в романах Видала.

Гибель примы балетной труппы во время премьеры, взрыв в доме видного сенатора, убийство в загородном доме — писатель демонстративно использует каноническую сюжетную структуру.

Но Видал не был бы Видалом, если бы не внес в известную структуру нечто свое, чего никогда еще ни у кого не было.

Центральный персонаж всех трех книг, Питер Саржент Второй, не профессионал и не любитель частных расследований. Он, так сказать, сыщик поневоле, особенно в первом романе — на него в силу обстоятельств падает подозрение, хотя никаких мотивов убивать известную балерину у него нет.

Саржент — толковый и проницательный парень, откровенно циничный, любитель женщин. Его профессия — журналист и специальность по связи с общественностью научили его разбираться в людях и во многих случаях верно угадывать мотивы их поступков.

Но в отличие от, скажем, Пуаро или мисс Марпл, Саржент вовсе не взыскует справедливого наказания для преступника. Заметим, кстати, что большинство из жертв люди откровенно малосимпатичные. Саржентом движет возможная выгода — публикация эксклюзивных статей и, конечно же, элементарное человеческое любопытство.

К чести его, он своих целей никогда не скрывает. Узнав о гибели Эллы Саттон, он тут же начинает думать, каким «образом извлечь из этой трагедии пользу. Конечно, это было не слишком благородно, но я принадлежал к не слишком благородному племени людей, торгующих талантами других и использующих даже их несчастья».

В детективе часто бывает, что многие персонажи носят чисто функциональный характер, их образы практически не разработаны и не остаются в читательской памяти. Подобным грешила даже такой корифей жанра, как Агата Кристи.

Видал же и в своих детективных опытах остается выдающимся мастером. Во всех трех романах практически нет «проходных» персонажей. Большинство из них обрисовано выпукло, точно и остроумно.

Так, например, секретарша Саржента мисс Флин, строгая дама средних лет, по существу, не принимает участие в действии — он только периодически разговаривает с ней по телефону. Но как блистательно схвачен и лаконично изображен этот типаж: «Мисс Флин была, пожалуй, единственным известным мне человеком, который был способен говорить курсивом; но временами она умудрялась сделать так, что даже ее молчание звучало столь же значительно, как строчка многоточий».

А чего стоит омаразмевший от старости и постоянного пьянства влиятельный театральный критик, который путает всех и вся и за которого пишут молодые коллеги!

Читателя может удивить превосходное знание театрального, в частности, балетного закулисья, запутанных и сложных отношений в мире балета, который некогда один острослов окрестил «террариумом единомышленников».

Гор Видал не только тонкий знаток и ценитель балета: после армейской службы он два года серьезно занимался танцем, посещая балетные классы, хотя вряд ли видел себя в будущем профессиональным танцовщиком. Мир балета был для него своим, потому что он хорошо знал и дружил со многими знаменитыми балеринами, танцовщиками и хореографами, в частности с Рудольфом Нуриевым. Поэтому для него принципиально важно поиронизировать над обывательским представлением о жизни звезд балета: «Согласно общепринятому мнению, жизнь великой балерины состоит из недолгих ежевечерних порханий, после чего, сбросив балетные туфельки, она пьет шампанское в компании с воротилами бизнеса. Нет, большую часть жизни они проводят в пропахших пылью репетиционных залах или классах, репетируя и репетируя год за годом, день за днем, даже после того, как становятся прима-балеринами».

С патрицианским презрением относится Видал к правому политическому экстремизму и язвительно над ним издевается. Великолепна в своей наивной откровенности заключительная фраза в телеграмме, присланной ветеранами: «В стране истинной демократии нет места разным точкам зрения на основополагающие принципы».

Думаю, мало кому из американских писателей удалось одной фразой обнажить тот двойной стандарт, который всегда господствовал в США, — на словах защищая демократию, обладающие властью никогда не приветствовали инакомыслие…

А ведь подлинная демократия как раз и требует многообразия взглядов и точек зрения.

О двойном стандарте откровенно говорит владелец завода, производящего взрывчатку, Помрой, втолковывая Сарженту, словно непонятливому ребенку, основополагающие принципы американского бизнеса и политики (роман «Смерть на сон грядущий»): «Ведь наша страна следует одним принципам, а делает вид, что живет по другим. Предполагается, что контракты будут переданы лучшей компании, которая находится в самом прекрасном финансовом состоянии. «Помрой и Ко» — отличная компания, но существуют сотни ничуть не худших. Чтобы получить контракт, мне пришлось воспользоваться поддержкой наверху…»

Вам это ничего не напоминает, любезный читатель?

Не по таким ли «правилам» проходила наша славная приватизация?

По ходу расследования убийства крайне реакционного сенатора, пытающегося стать кандидатом в резиденты, достаточно циничный Саржент сталкивается с такими вопиющими нарушениями всех норм и правил честной политической борьбы, что даже ему становится не по себе.

Американские правые удивительно живучи — они и пятьдесят лет спустя во многом определяют политические решения, принимаемые правящей верхушкой США. Только тот, кто побывал в американской провинции, способен по-настоящему оценить такие размышления Саржента: «Я всегда считал подарком судьбы, что не родился и не рос в маленьком американском городке. Конечно, такие городишки — становой хребет нации, но какое же там царит невежество, фанатизм и скука! Я вспоминаю свое краткое пребывание в небольшой деревушке, где обо мне за спиной говорили не иначе как о «еврее из Нью-Йорка», хотя именно в тот момент я состоял в епископальной церкви. Таковы были чувства жителей глубинной Америки по отношению к чужакам».

Настороженность к «иным», «чужим», сознательное и последовательное неприятие всего, что хоть в небольшой степени, но противоречит «устоям», столь глубоко укоренившееся в американском обществе, постоянно высмеивается патрицием Видалом: «Члены клуба относились к зажиточным (но не богатым), принятым в обществе (но не знаменитым) представителям среднего класса Америки, составляющим ее основную опору. Они гордились своими старинными корнями, восходившими обычно к какому-нибудь фермеру восемнадцатого века. Их имена не были известны широкой публике, однако Америку они считали пирамидой, на вершине которой видели самих себя. Эта иллюзия поддерживалась тем фактом, что их не принимали люди богатые и известные, а сами они отказывались общаться с людьми беднее себя. Их самым любимым словом и самой высокой оценкой было «славный»… Они делили весь мир на славную и «неславную» половину и были совершенно счастливы, когда оказывались на нужной стороне этой границы. Необходимым признаком принадлежности к славной половине человеческого рода было членство в клубе и осуждение таких «неславных» элементов, как евреи, артисты, гомосексуалисты и знаменитости».

Предметом