В ответ Фитин достаточно подробно рассказал об источниках информации. Он запомнит эту встречу с вождем на всю жизнь: «Сталин ходил по кабинету и задавал различные уточняющие вопросы, на которые я отвечал. Потом он долго ходил по кабинету, курил трубку, что-то обдумывал, а мы с Меркуловым стояли у дверей. Затем, обратившись ко мне, он сказал: “Вот что, начальник разведки, нет немцев, кроме Вильгельма Пика, которым можно верить. Ясно?” Я ответил: “Ясно, товарищ Сталин”. Далее он сказал нам: “Идите, все уточните, еще раз перепроверьте эти сведения и доложите мне”».

Один из руководителей разведки советских органов безопасности генерал-лейтенант П.А. Судоплатов вспоминал: «В 1992-1993 годах, в пылу критики Сталина, нашего посла в Германии Деканозова обвинили в том, что он явился “распространителем” дезинформации о неизбежности войны с Германией. Как же обстояло дело в действительности?

В мае 1941 г. Деканозов был вызван в Москву для консультаций. Тогда между ним и немецким послом графом Шуленбургом состоялись беседы. Из рассекреченных теперь записей этих бесед следует, что немецкий посол в Москве открыто заявлял советскому дипломату, в недалеком прошлом начальнику внешней разведки НКВД, о своей озабоченности растущей напряженностью в германо-советских отношениях, грозящей столкновением, и о необходимости их улучшения. Деканозов немедленно доложил не только в форме записи беседы, но и лично Сталину и Молотову о встречах с Шуленбургом. И вот здесь советское руководство в силу своего менталитета допустило серьезнейшую ошибку. Оно не могло себе представить, что Шуленбург беседовал с Деканозовым по собственной инициативе, без санкции Берлина. Даже когда Шуленбург подчеркнул Деканозову, что он излагает свою личную точку зрения о необходимости предпринять шаги в виде совместного обмена нотами и принятия Коммюнике о стабильности германо-советских связей, в Кремле восприняли его слова как точку зрения влиятельных политических кругов Германии. Роль Шуленбурга Сталин, Молотов, Берия, безусловно, переоценивали. От его бесед с Деканозовым ожидали начала проработки возможной встречи с немецким руководством на высшем уровне. Не случайно Деканозов 1 мая 1941 г. стоял на трибуне Мавзолея вместе с руководителями партии и государства. Это лучше всяких слов говорило немцам, что он, заместитель наркома иностранных дел, очень близок к руководителям Советского Союза.

5 мая Деканозов был приглашен на завтрак к Шуленбургу. По ошибочному указанию Кремля мы подкинули дезинформацию о том, что якобы Сталин выступает последовательным сторонником мирного урегулирования соглашений в отличие от военных кругов СССР, придерживающихся жестких позиций военного противостояния Германии. Затем последовало печально известное заявление ТАСС от 14 июня 1941 г. о безосновательности слухов относительно войны с Германией.

Намерения немцев и неизбежность войны стали еще более очевидными, когда нашей контрразведке с помощью агента военной разведки Г. Кегеля при участии З. Рыбкиной удалось установить совершенную прослушивающую аппаратуру в помещениях немецкого посольства, где Шуленбург и военный атташе вели доверительные беседы между собой.

Это было очень большим достижением нашего контрразведывательного аппарата и его технических подразделений, смонтировавших аппаратуру. К сожалению, это удалось сделать только в майские праздники 1941 г.

Кобулов, Меркулов, Берия часто бывали у Сталина в мае-июне 1941 года. Они лично докладывали разведывательные и контрразведывательные материалы. Однако самые убедительные данные о сроках нападения появились за два-три дня до начала войны. Их немедленно доложили на самый “верх”. Это были записи разговоров Шуленбурга, который прямо говорил, что он очень пессимистично настроен в отношении военных планов Гитлера, связанных с Россией. Эта запись легла на стол Сталину и окончательно убедила советское руководство, что война разразится в самое ближайшее время».

Касаясь видных военачальников Г. Жукова и адмирала Н. Кузнецова, Судоплатов считал, что «им не следовало бы упрекать друг друга в пренебрежении данными разведки. Например, Кузнецову, который в записке Сталину излагал сообщение военно-морской разведки о сроках нападения, приписывают вину за организацию руководства о сроках нападения немцев. Дело в том, что Кузнецов действительно сообщал о не подтвердившихся сроках, но, к сожалению, каждый раз цитирование документа в нашей исторической и мемуарной литературе подчинено конъюнктуре. Жуков упрекает Кузнецова в том, что капитан первого ранга Воронцов, наш военно-морской атташе в Берлине, докладывал ему о действиях немецкого командования, опираясь на данные нескольких источников, дававших разные сообщения. Но ведь не процитирован весь документ, где говорится, что источники информации ненадежны и дано задание перепроверить их, после чего эти сведения не подтвердились. О том же самом идет речь и в записках генерала Голикова — что сведения о начале войны, поступавшие в марте-апреле 1941 г., действительно оказались неточными.

Существенное значение имеет и то, что доклады Голикова и Кузнецова весной 1941 г. направлялись Сталину в то время, когда немецкие силы не были еще полностью развернуты на нашей границе и вопрос о немедленном начале военных действий не стоял.

Генштаб верно оценивал возможности противника и делал правильные выводы. По складывающейся ситуации начало военных действий представлялось маловероятным до июня».

Похожего мнения придерживается и известный военный историк М.И. Мельтюхов. В своем уникальном труде «Упущенный шанс Сталина» он пишет: «Анализ доступных материалов по истории советской разведки накануне войны показывает, что, несмотря на наличие довольно развитой разведсети, она не смогла добыть и представить руководству материалы, которые давали бы однозначный ответ на вопрос о намерениях Германии летом 1941 г. В такой же ситуации оказались и разведки других великих держав, поэтому вряд ли стоит, как это делает Ю.А. Горьков, утверждать, что советская разведка работала плохо как до войны, так и в ее начале. Скорее, ближе к истине мнение В. Сахарова, который считает, что агенты добыли максимально возможный объем информации. Но в условиях целенаправленной дезинформации и высокоэффективных мер по сохранению секретности, проводимых германскими спецслужбами, эта информация оказалась слишком противоречивой. Слабость аналитического аппарата спеслужб в Москве не позволила сузить поступление германской дезинформации в Кремль, что в итоге дезориентировало советское руководство».

* * *

По убеждению Судоплатова, «военное руководство и окружение Сталина питали иллюзию, будто мощь Красной Армии равна мощи сил вермахта, сосредоточенных у наших западных границ». И действительно такая иллюзия существовала.

После франко-немецкой войны 1939-1940 гг. над изучением опыта этой войны работала целая группа офицеров Разведуправления Генерального штаба. «Что же нового и поучительного мы нашли у немцев? — писал В. Новобранец. — В оперативном искусстве — ничего нового. Наше оперативное искусство стояло тогда выше немецкого. Метод ведения армейских и фронтовых операций с концентрическими ударами и последующим окружением у нас изучали еще в 1937 г. и даже раньше. Средством развития тактического прорыва в оперативный у нас была конно-механизированная группа (КМП, а у них — танковая армия (4-5 танковых дивизий и 3-4 мотодивизий). Новым было появление танковой армии — большого оперативно-стратегического танкового объединения. У нас же высшей единицей был механизированный корпус (две танковые бригады и одна стрелково-пулеметная), но накануне войны эти корпуса расформировали. (...) Новым в тактике немцев были строго согласованные действия авиации, танков и артиллерии с пехотой. Авиация, танки и артиллерия сопровождали наступление пехоты и обеспечивали успех».