Теперь я знаю, не надо было на него охотиться, ловить его, набрасывать на него сеть, расставлять капканы, делать ему отсос именно так, как он больше всего любит, почесывать ему яйца наманикюренными ногтями. Он для меня был кабаном, голову которого я должна была прибить к стене! Шея, розоватый затылок без глубоких морщин, серые глаза, светлые густые волосы, высокий, весь крепкий, руки, широкие ладони, улыбка, красивые зубы, чистая, бледная кожа, высокие скулы, острый подбородок, светлая щетина, мускулистые бедра. Вот оно! Он блистал в моем фильме, молчал и смотрел на меня. Я была без ума от него не из-за того, что он отлично трахался. Нет. Секс — это техника, садись перед зеркалом, раздвинь ноги, найди чувствительные зоны, немного потри их — и проблема секса решена раз и навсегда. Просто покажи точки и движения тому, с кем столкнет жизнь. Любой мужчина, который внимательно отнесется к тому, что ты ему показываешь, будет великолепным ебарем. Некоторые, бывает, не хотят, чтобы им показывали. Считают, что они сами знают, что твоя пизда известна им лучше, чем тебе самой. Таким нельзя говорить: эй, перемести палец немного влево и вниз. Даже в бреду! Мы, женщины, должны быть генералами Паттонами, если именно так звали этого легендарного военачальника, точнее, генералами Паттонами в женском обличье, умеющими направлять его палец туда, куда нужно нам, и при этом так, чтобы он об этом не догадывался и считал Паттоном самого себя. А нам остается — не так ли? — только стонать, восхищаясь тактикой и техникой. Ух! Сталкиваемся то с собственниками, то с военачальниками, а нам нужны ремонтные рабочие, которым можно сказать: парни, трубу проложите вот здесь! Вот я несусь вскачь на раскачивающемся облаке, сейчас я знаю, какой мужчина мне нужен, сейчас, когда мне не нужен мужчина, когда мне нужен кто-то, кто меня допросит, вынесет приговор и сбросит с этого гребаного небесного коня!

Неправда! Мне нужен мужчина! Немедленно! Быстро! Вы меня слышите? Мне нужен настоящий мужчина! Мужчина «Мальборо»! Мужчина «Мальборо» того периода, когда у него еще не было рака легких! Мне нужен ковбой, который усмирит этого тряского жеребца! Да, пока я ходила по Земле, я была странной женщиной. Я не искала, весело и радостно, парней, ремонтных рабочих, которые спросили бы меня: эй, малышка, ты где хочешь полочку, слева или справа, выше или ниже, наискосок или прямо? Эти веселые парни меня не интересовали. Мне нужна была палка! Ищи! Взять! Апорт! Ко мне! Ползи! Тихо! Тссссс!

Мы сидели прислонившись спинами к машине, я имею в виду в тот день, когда я не заснула на охоте. К этому моменту я уже стала бывалым охотником. Я лет пятнадцать сопровождала его по горам, по долам, по лесам, по перелескам. Мы приехали слишком рано, он тихо дышал рядом со мной, мы с ним уже в который раз были участниками специальной секретной миссии, цель которой была ему известна, а мне нет. По-моему, можно было выехать из дома часа на два позже. Если бы вдруг сейчас к нам приблизился лось ростом в пять метров, мы и его бы не увидели. Мы прислушивались к лесу, но лес спал. Мы дожидались утра, оно постепенно подползало. Я никак не могла позволить себе заснуть второй раз за эти пятнадцать лет или привалиться к нему, он бы дернулся. В такие мгновения он ненавидел любое прикосновение. Прошу тебя, отодвинься, мы же в лесу. День приближался. Проснулись птицы, повеяло легким ветерком, цвик, чив, чив, чив. Я предполагала, что мы полезем на дерево. Там я усядусь, в руках ружье, с которым я не знаю что делать, но пусть уж лучше оно у меня будет. Это ружье, на предохранителе, возможно, я об этом уже упоминала, он вручил мне в коридоре. Он смотрел мне прямо в глаза, серьезный, как генерал, который передает свернутое знамя маленькому сыну великого героя, павшего смертью храбрых. Я донесла ружье до машины и положила в багажник, потом мы остановились у границы леса. И потом опять все сначала: звучит гимн, стреляют пушки, замер строй морских пехотинцев, присутствующие сморкаются, я выступаю в роли сына, одетого в сшитую для него военную форму детского размера, генерал наклоняется и протягивает мне свернутое знамя… Но я должна вам это рассказать, это важно. Я, когда я была маленькой, не была сыном павшего смертью храбрых — морского пехотинца, я, когда я была маленькой…

Я маленькая, маленькая, мне мало лет. Площадь большая, покрытая свежим асфальтом. Площадь в первый раз за всю ее историю заасфальтировали. Теперь по ней не будут гулять коровы, широкогрудые гусыни и круглые курицы. Это запретили законом. У кого есть такие животные, тот должен их убить или переселить дальше от площади. Мы нашу свинью Мару уже переселили. Мара умела пить воду из резинового шланга, она хрюкала, часто облизывалась, и мне тогда казалось, что Мара улыбается. Это было не так, свиньи не улыбаются, и дельфины тоже, просто у них рты веселые. Сделай веселый рот, говорила мне моя бабушка, когда я плакала.

Индюк в саду у доктора говорил «блблблбл, блблблбл». Он очень горячился, а я слушала и смотрела на него, пока бабушка не хватала мою маленькую руку и не тащила меня домой. А потом его не стало. Мы его зажарили, сказала мне жена доктора тетя Майя, зажарили с картошкой. Я разревелась. Сделай веселый рот, сказала мне бабушка, индюк это просто животное.

Сегодня праздник Святой Марины, покровительницы нашего городка. Площадь заставлена деревянными лотками, за лотками стоят толстые смуглые цыгане и толстые смуглые цыганки. Мы, дети, переходим от прилавка к прилавку. Продаются гипсовые кошки, коричневые, в белых пятнах, собаки, поднявшиеся на дыбы лошади, свинки-копилки без крышки. Если хочешь достать из свинки деньги, ее нужно разбить. Розовые браслеты, заколки для волос, стаканчики с мыльной пеной — фу, фу, в воздух взлетают радужные пузыри. Набитые опилками мячики из гофрированной бумаги, мы их называли раскидайчики, висят на тонких, совсем тоненьких резинках. Они прыгают вверх, вниз, от ладони, обратно к ладони, пока резинка не порвется. Тогда еще долго носишь мячик в кулаке. Все рыбаки из нашего городка и окрестных деревень сегодня в белых рубашках с закатанными рукавами. Эти белые рубашки они надевают в церковь, на похороны и в день Святой Марины. Стирают их редко. Сняв рубашку с мокрой от пота спины и влажной шеи, на которой видны волоски, оставшиеся после вчерашней стрижки, ее убирают в шкаф, до следующего года или до следующего воскресенья. На воротниках у этих белых рубашек видна желтая полоска. Стиральных машин еще нет. Женщины стирают белье дома. Вытаскивают его из деревянного корыта с горячей мыльной водой, трут на деревянной доске, кладут в оцинкованное ведро, а полощут в полоскальне. Полоскальня — это такое помещение на месте, откуда бьет источник, оно под крышей, заключено в бетонные стенки и с каменной приступкой для колен. Встаешь на колени, бросаешь белье в ледяную воду, оно плавает на поверхности булькающей, словно кипящей, воды. На Святую Марину белье в полоскальне не полощут, только в этот день туда можно заходить мужчинам, они там мочатся в ледяную воду.

Я здесь, на площади, маленькая, совсем маленькая. Прыгаю между прилавками, я уже съела кофейное мороженое, один шарик. Киоск, в котором продается мороженое, стоит у самого моря, а у тети, которая продает мороженое, есть цех газированных напитков, зовут ее Анна. Когда она у себя в цеху, то на ней резиновые сапоги, потому что каменный пол всегда мокрый. Бутылки с содовой, толстые, прозрачные или голубоватые, стеклянные, тяжелые. Принеси мне бутылку содовой, говорит папа, и я иду к тете Анне. Тетя Анна дает мне оранжад в маленькой бутылке из шероховатого стекла, пей, говорит она, а я пока схожу за содовой. На Святую Марину тетя Анна продает мороженое в киоске, и тогда на ней нет больших черных резиновых сапог. Я съела шарик кофейного рано утром, уже несколько часов назад, его давно нет, но, если постараться, я могу рыгнуть и вернуть в рот вкус кофе и вафельного рожка. Папа сидит перед баром, у которого нет названия, он называется просто «Бар». Он сидит там со своими друзьями-рыбаками, все они в белых рубашках, все с закатанными рукавами, пьют вино, смеются. Я забираюсь к папе на колени: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, еще одно мороженое, только один шарик. Папа поднимает меня в воздух, потом ставит на асфальт, асфальт пахнет свежеуложенным асфальтом, это новый запах в моей жизни. Хватит, говорит мне папа, больше нет, пойди поиграй, успокойся, хватит. Я говорю: прошу тебя, прошу тебя, улыбаюсь, показывая ему маленькие белые зубы, дай… Потом медленно бреду к прилавкам, смотрю на цыган и мыльные пузыри, они летят на небо, в каждом сто разных цветов. У мячика Кети порвалась тонкая, тонюсенькая резинка, поэтому она держит его в кулаке. На ступеньках перед их домом ее сестра играет с настоящей игрушечной кухней — подарок от бабушки из Италии. У сестры Кети есть и маленькая плита, и маленькие тарелки, и совсем маленькие чашечки, стаканчики, столовые приборы, все есть. Мне с этим играть нельзя, Кети тоже. Только ей можно. Я смотрю вокруг, оглядываюсь по сторонам, направо, налево. Пытаюсь рыгнуть шариком и рожком. Ничего, ничего.