Впервые вся семья объединилась под одной крышей. Дети были счастливы. Мари, Ален, Готье, Винсен, Даниэль и маленькая Бетсабе дни напролет на свежем воздухе играли в фермеров. Мадлен и Юдифь ценили общество Клары – своим спокойствием она вселяла в них уверенность, – а Эдуард нашел работу в Авиньонском госпитале. Они жили бы почти нормально, если бы не полное отсутствие вестей от Шарля. Где он находится, что с ним? Юдифь металась, изводя себя этими вопросами, но ответа на них не было, и в глазах у нее все время стояли слезы. Эдуарду хотелось бы ее утешить, но в присутствии жены и матери он ничего не мог предпринять по отношению к хорошенькой невестке, к которой до сих пор испытывал навязчивое влечение.

Прошел целый год, а многочисленные письма Клары в различные министерства не давали результатов. Чиновники из Виши предлагали обратиться в Международный комитет Красного Креста в Женеве или в Центр розыска и информации о военнопленных в Париже, учитывая, что Шарль офицер и если он еще жив, то, скорее всего, находится в концлагере в Германии или Польше. Теперь надо было только отыскать его следы среди миллиона заключенных! Клара не теряла надежды и продолжала заниматься поисками, однако, занятая написанием писем в своей комнате, она не замечала, что под ее крышей происходит что-то неладное.

Каждое утро Эдуард отправлялся в больницу, где обычно оперировал. К оккупации он относился безучастно, не помышляя ни о сопротивлении, ни о коллаборационизме. Даже разговоры о политике он почти не поддерживал, не утруждал себя прогнозами и не рисковал слушать запрещенное радио. Он замкнулся в себе и казался равнодушным ко всему, кроме своей хорошенькой невестки: он пожирал ее жадным взглядом.

Из этого состояния его вывело официальное уведомление о том, что Шарль находится в Форэ-Нуар, куда он был переведен после попытки побега из Вестфальского лагеря. Признанный опасным, лейтенант Морван не имел права ни на переписку, ни тем более на посылку. Для Эдуарда это известие оказалось потрясением. Оно не осчастливило, не успокоило, а, скорее, оглушило его.

Едва успокоившись тем, что младший сын жив, Клара оказалась перед новой нависшей серьезной опасностью. Юдифь была еврейкой, а антисемитская кампания, вскормленная немецкой пропагандой, набирала обороты. Время стало опасным: коллаборационисты, трусы и завистники писали бесчисленные доносы. Здесь, на юге Луары, Юдифь сначала не проставляли отвратительную желтую звезду на документах, но в 1942 году, после высадки союзников в Северной Африке, остатки разбитых фашистов начали преследовать евреев по всей Франции. Клара никому не доверяла и умоляла Юдифь не показываться в деревне, чтобы о ней забыли. Даже Мадлен время от времени бросала на нее странные взгляды, будто оценивая опасность, которую невестка навлекала на Морванов. Клара потеряла сон, она начала жалеть о выборе Шарля, проклиная не только немцев, но и всех подряд. Что до Юдифи, то она боялась еще больше, чахла и вдруг по непонятной причине стала избегать общения со всеми, кроме маленькой Бетсабе. Присланная Шарлем и наполовину перечерканная цензурой открытка не могла утешить ее: она беспокоилась за мужа, зная, что он способен на все, лишь бы вернуться домой. Она говорила Кларе, что каждую ночь ей снится, как Шарль сидит в карцере, голодает, его пытают, расстреливают. Она рыдала в подушку, заставляла себя прочитывать десятки молитв, но не верила в их силу. Она так тосковала по Шарлю, что отдала бы десять лет своей жизни, чтобы хоть пять минут побыть рядом с ним, обнять его; в отсутствие мужа ее любовь к нему только усилилась.

В сгущающейся с каждым днем атмосфере страха Клара держалась стойко. Безволие Эдуарда возмущало ее, но она гнала от себя всякие мысли и по-прежнему доброжелательно улыбалась ему, пытаясь не замечать его трусость. Она помогала Мадлен со стиркой, ходила к окрестным фермерам, чтобы раздобыть мяса или молока, достала с чердака старую швейную машинку и перешивала на ней платья себе и невесткам. Ее жизнелюбивый характер противостоял всем бурям, и она даже находила силы, чтобы придумывать игры для внуков.

С опозданием больше чем на месяц Юдифь узнала, что в Париже арестовали и выслали ее родителей, имущество конфисковали. Оно было совсем скромное: магазин и мебель из маленькой квартирки, которую они снимали наверху, в районе Бастилии. Это известие окончательно добило Юдифь: она приняла решение ехать в столицу, и ничто не могло остановить ее. Напрасно Клара ее отговаривала: через два дня молодая женщина с Бетсабе на руках села в поезд. Ей необходимо было знать, что случилось с ее родителями: эта чудовищная неопределенность была для нее невыносима. Больше года ей пришлось ждать, пока что-то выяснилось про Шарля, и для новой муки у нее не было сил. Она объявила, что тоже хочет бороться против врага, хочет быть полезной, а вести жизнь живого мертвеца за толстыми стенами Валлонга для нее невыносимо.

На перроне вокзала Клара махала платком и не знала, что видит невестку с внучкой в последний раз. Через два дня, на рассвете, Юдифь была схвачена в квартире близ Пантеона. Она попала в гестапо и была угнана в Равенсбрюк вместе с пятилетней дочкой. Они погибли там почти одновременно. Об этом семья узнала много времени спустя. Как и многих других евреев, ее арестовали по анонимному доносу.

Конец войны стал для Клары настоящей Голгофой. Вся забота о Винсене и Даниэле легла на нее, и она не знала, сироты они или нет. Ей казалось, что им каждую минуту грозит опасность, она бледнела при каждом звонке в дверь и всего боялась. Эдуард совершенно не помогал ей. Он был единственным мужчиной в семье, но, если бы его вообще не существовало, никто бы не заметил разницы. После исчезновения Юдифи он окончательно погрузился в молчание. На настойчивые вопросы он отвечал, что ему не по себе. Его отец когда-то погиб за отечество, его брат, все еще находившийся в немецком плену, тоже проявил себя, а он военные годы провел как рантье, как тыловая крыса: от него никому не было пользы. Может, за этими словами скрывался крик о помощи, но Клара не расслышала его. Она думала лишь о том, чтобы защитить внуков, металась в поисках следов Шарля, молилась за Юдифь и Бетсабе, ей приходилось управлять имением и заботиться о том, чтобы семья не голодала. Высадка союзников в далекой Нормандии и капитуляция Германии год спустя стали одними из самых счастливых дней ее жизни. От радости она проплакала несколько часов – а ведь из нее ничто не могло выжать и слезинки, – потом спустилась в подвал и принесла три бутылки шампанского, специально припасенного для такого случая. Даже детям разрешили выпить, а потом разбить бокал, как делают русские. Казалось, жизнь начнется снова: война окончена, Шарль должен был вернуться.

Но надо было запастись терпением. После третьей попытки побега его отправили в замок Кольдиц под Лейпцигом – крепость особого режима для особо опасных офицеров. Через год Шарля перевели в другой лагерь, на западе Дрездена, откуда 11 мая всех заключенных освободила 77-я дивизия 11-й американской армии. Возвращение в Париж – часть пути он проделал пешком – заняло у Шарля три недели. Оттуда он позвонил Кларе, и она была вынуждена рассказать ему об ужасной гибели Юдифи и Бетсабе.

В июне 1945 года всему миру открылись зверства Холокоста. Кинохроника и страницы газет обнажали одну за другой страшные картины. С конца апреля отель «Лютеция» принимал депортированных, рассказывавших о жестокости, об истреблении, о девяти кругах ада. Почти обезумевший Шарль направился туда. У него не было ни малейшей надежды увидеть жену и дочь – то, что они погибли, было абсолютно достоверно, – но он хотел узнать хоть что-то о том, что случилось в Равенсбрюке, как и почему Юдифь и Бетсабе погибли там с семью тысячами других француженок.