Младший брат Зои, Мануил, покатился по наклонной плоскости еще стремительнее. В 1476 году он решил уехать к врагам, погубившим его государство и его династию, — туркам. Мануил принял ислам, жил в Константинополе, ставшем Истамбулом. Представитель императорской династии закончил свои дни привратником, обслуживая постояльцев в одном из домов.

Дочерям Фомы Палеолога повезло больше. У них было еще одно достоинство, помимо принадлежности к последней династии погибшей империи, — красота и женская стать. Проще говоря, у них был шанс успешно выйти замуж. Правда, в выборе мужей от них мало что зависело, они становились заложницами политики своих римских покровителей. Зато они пользовались определенным спросом на международном монархическом брачном рынке.

Судьба старшей сестры Зои, Елены, сложилась тихо и печально — она вышла замуж за сербского короля Лазаря III Бранковича. Сербия также страдала от турок, как и ее родная Морея. После смерти мужа Елена уехала в Рим и постриглась в монахини. Умерла она в 1473 году.

Оставалась Зоя — изумительно белокожая, с пышными телесными формами, чувственным ртом, темными искрящимися глазами. Она была среднего роста — около 160 сантиметров. Южное происхождение и гормональные нарушения вызвали наличие небольших усиков на верхней губе, но они придавали девушке особое очарование. Впрочем, европейцы, далекие от проблем принцессы-бесприданницы, судили о ней весьма недобро. Как пример можно привести «плутовской отчет» флорентийца Луинжи Пульчи 1472 года, написанный им для Лоренцо Медичи по впечатлениям от заочного бракосочетания Софьи с послом Ивана III. Луинжи на этой церемонии сопровождал жену Лоренцо, Клариче Орсини. Иначе как уничтожающим и издевательским этот текст назвать нельзя:

«Мы вошли в комнату, где на высоком помосте сидела в кресле раскрашенная кукла. На груди у нее были две огромные турецкие жемчужины, подбородок двойной, щеки толстые, все лицо блестело от жира, глаза распахнуты, как плошки, а вокруг глаз такие грады жира и мяса, словно высокие дамбы на По. Ноги тоже далеко не худенькие, таковы же и все прочие части тела — я никогда не видел такой смешной и отвратительной особы, как эта ярмарочная шутиха. Целый день она беспрерывно болтала через переводчика — на сей раз им был ее братец, такая же толстоногая дубина». Заметим, однако, что Клариче совсем иначе оценила внешность Зои. «Твоя жена, будто заколдованная, увидела в этом чудище в женском обличье красавицу, а речи переводчика явно доставляли ей удовольствие, — продолжает Луинжи. — Один из наших спутников даже залюбовался накрашенными губами этой куклы и счел, что она изумительно изящно плюется. Целый день, до самого вечера, она болтала по-гречески, но есть и пить нам не давали ни по-гречески, ни по-латыни, ни по-итальянски. Впрочем, ей как-то удалось объяснить донне Клариче, что на ней узкое и дурное платье, хотя платье это было из богатого шелка и скроено по меньшей мере из шести кусков материи, так что ими можно было накрыть купол Санта-Мария Ротонда. С тех пор мне каждую ночь снятся горы масла, жира, сала, тряпок и прочая подобная гадость»[8].

Устройством ее брака занимался сам кардинал Виссарион. В 1466 году возник проект выдать ее замуж за короля Кипра — но он провалился.

В 1469 году при участии Виссариона, папы Павла II и политиков Венеции созрел новый план — женить на Зое правителя далекой и могущественной Московии, Ивана III. Великий князь овдовел в 1467 году. Путем женитьбы Рим рассчитывал соблазнить русского государя византийским наследством — пусть он и отвоевывает Византию от турок! Идея вовлечь Россию в антитурецкую лигу в качестве главной военной силы активно витала в головах европейских политиков. А там и до католической унии, подчинения православия Риму и папе, возможно, будет недалеко…

Виссарион в 1469 году обратился к Ивану III с письмом, в котором предлагался данный брачный союз. Однако переговоры затянулись до 1472 года. Резко против «латинянки» выступил московский митрополит Филипп. Не помогло и именование в посольских грамотах от папы Павла II Зои Палеолог на православный манер — Софьей Ветхословец. Русская церковь усматривала в проекте этого брака — и, надо заметить, совершенно справедливо — намерение Рима распространить свое влияние на великокняжескую семью и использовать Россию в интересах католического мира.

Однако Иван III не боялся, что жена сможет внушить ему прокатолические взгляды. 25 мая 1472 года пред очами нового папы, Сикста VI, предстало русское посольство. Оно привезло согласие правителя России на брак. 1 июня 1472 года Софья обручилась в Риме в церкви Святого Петра с Иваном III, которого представлял посол Иван Фрязин (Джан Батиста дела Вольпе). Получив наставления лично от папы Сикста VI в ходе прогулки в садах Ватикана, Софья 24 июня отбыла в далекую Московию. Путь лежал через всю Европу — Флоренцию, Болонью, Триент, Инсбрук, Аугсбург, Нюрнберг, Брауншвейг, Люнебург и Любек. Отсюда морем 10 сентября невеста отправилась в Ливонию и 21 сентября, претерпев шторма осеннего Балтийского моря, прибыла в Ревель (Таллин). Дальше уже все было просто. 11 октября 1472 года византийскую принцессу торжественно встретил Псков — первый русский город на ее пути.

Мы лишь гипотетически можем представить себе чувства и эмоции, которые обуревали Софью в тот момент. Но их можно предположительно вывести из ее дальнейших поступков. Эта была молодая женщина, лет в десять-одиннадцать потерявшая родину и вынужденная жить при чужих домах, на чужие деньги, принимать чужое покровительство и воспитание. Родители не смогли вырастить ее под своей лаской — ее мать, Екатерина, умерла в 1462 году, когда Зое было около двенадцати лет, три года спустя умер и отец. С юных лет девушка ощущала: ее воспитывают для каких-то своих целей чужие люди, которые рано или поздно предъявят счет за все благодеяния и потребуют расплаты. При этом она — представительница древнего и славного рода Палеологов, правителей некогда огромной и могущественной империи. И теперь византийская принцесса — во всем зависимая содержанка и «товар» на брачном рынке, инструмент в политических игрищах! Самое ужасное было в том, что и возмутиться было нельзя — отказ от участия в этих играх автоматически означал бы путь вниз, скорее всего в монастырь…

В подобных испытаниях человек или впадает в ничтожество, или необычайно закаляет характер. Софья стоически выдержала известие, что ее отдают замуж за чуть ли не варвара из неведомой Московии — очевидно, что в рейтинге царственных женихов правитель-схизматик из далекой страны, о существовании которой в Европе в то время нетвердо знали, стоял куда ниже европейских королей. Однако в этом браке было несколько несомненных плюсов: православная страна, явно весьма не бедная и могущественная, и к тому же очень далекая от Рима.

Мне кажется, что Софья, с умной улыбкой кивая на все инструкции со стороны Виссариона и Сикста VI, с самого начала понимала, что она не будет агентом Рима и ревностной сторонницей его планов. У человека с таким детством, как у нее, на первом плане стоит страстное желание устроить свою собственную судьбу, а вовсе не намерение пожертвовать собой в борьбе за чужие идеи. То, что в России симпатизировать католичеству и Риму опасно для здоровья и жизни, с пронзительной ясностью продемонстрировал прием посольства Софьи под Москвой в начале ноября 1472 года. Сопровождавший невесту папский легат Антонио Бонумбре, расценивавший этот брак как триумф политики Рима, ехал во главе процессии и торжественно вез рядом с собой «крыж» — большой католический крест, использовавшийся в процессиях. Подобная демонстрация вызвала в Москве некоторое замешательство. Митрополит Филипп заявил, что если «крыж» внесут в одни ворота столицы, то он, глава Русской церкви и «богомолец великого князя», выйдет через другие. Назревал грандиозный скандал, который Иван III погасил решительно и сердито: навстречу дорогим гостям был послан боярин Федор Хромой, который встретил посольство в 15 верстах от Москвы. Софья могла своими глазами видеть, что в ее новой стране бывает с теми, кто доставляет проблемы русскому государю: боярин «крыж» отобрал, а допустившего подобное безобразие посла Фрязина «поймал да пограбил». Впечатление от такого «теплого» приема было столь сильным, что все мысли об «агенте Рима» тут же вылетели у Софьи из головы. Благо, Рим далеко, и оттуда никак нельзя было проконтролировать, как она выполняет полученные инструкции. Московский государев двор всегда был для иностранцев очень закрытой структурой.