– Здравствуйте, – поприветствовал ее Китайгородцев.

– Здравствуйте, – сухо ответила женщина. – Меня зовут Наталья Андреевна. Вы приехали один?

– Да.

– Идите за мной.

Женщина открыла неприметную дверь в темном углу зала, щелкнула выключателем, и в длинном коридоре, уходящем в глубь дома, вспыхнули неяркие светильники. Все двери, мимо которых шел Китайгородцев, были закрыты. Полная тишина. Только звуки шагов женщины и самого Китайгородцева.

В конце коридора женщина открыла одну из дверей. Комната, довольно большая. Обстановка внешне скромная, но стильная. Такая мебель была характерна для века девятнадцатого, но никак не для сегодняшних дней.

– Здесь вы будете жить, – сказала женщина. – Только эта комната – ваша. Я запрещаю вам бродить по дому и вообще попадаться мне на глаза. И уж тем более я категорически запрещаю вам переступать границу моей личной территории. Вам понятно?

– Не совсем, – пробормотал озадаченный столь неприкрыто демонстрируемым недружелюбием Китайгородцев.

– Что вам непонятно?

– Ну, например, где проходит граница вашей личной территории.

– По первой ступени лестницы, ведущей наверх. Весь второй этаж – мой. Мой, а не наш общий и не ваш. Вам понятно?

– Да.

– Отлично. Все остальное вам расскажет Михаил.

И прежде чем Китайгородцев успел еще что-нибудь сказать, женщина вышла из комнаты.

Телохранитель Китайгородцев

Мне уже доводилось охранять тех, кто яростно противился моему присутствию рядом с собой. Кто не хотел, чтобы его охраняли. В последний раз такое было в прошлом году. Один влиятельный человек, которого охраняли ребята из нашего «Барбакана», попросил приставить телохранителя к своей дочери. Какие-то проблемы у него возникли с конкурентами, а конкуренты оказались злые и опасные. Хамза назначил меня и еще одного человека из нашего агентства, мы с ним чередовались через день. Нашей девушке было восемнадцать, и она оказалась вовсе не такой целомудренной, какой обычно представала пред папенькиными очами, и как раз в ту пору она крутила тайный, но жутко страстный роман с каким-то молодым чеченцем. Мы ей мешали. Она нас сильно ненавидела. Чеченец ненавидел нас еще сильнее. На пару они нам пакостили, как могли. Мы хлебнули лиха.

* * *

У них тут мода была, наверное, на черное. Заявившийся к Китайгородцеву Михаил было облачен в черную футболку и черные же джинсы. Он оказался низок ростом, широк в кости, борода лопатой, и волосы на голове пострижены чудно, с пробором посередине – не иначе так выглядели извозчики веке в девятнадцатом.

Будучи настолько немногословным, что это можно было принять за невежливость, он провел Китайгородцева по тем помещениям, куда доступ, следовало понимать, не был запрещен. Показал санузел.

– Твой.

Вошли в ванную комнату.

– Пользуйся, это все тебе.

Заглянули в кухню.

– Готовить умеешь?

Значит, питаться Китайгородцев будет отдельно.

– Верующий?

– Что? – не сразу понял Китайгородцев.

– Молитвы Господу возносишь? Тут у нас церковь домовая есть.

Михаил посмотрел в лицо Китайгородцеву, все понял, и взгляд его потяжелел.

– Я крещен, но в церковь не хожу, – на всякий случай сказал Китайгородцев.

– Крещен – это не твой душевный был порыв, – веско произнес Михаил. – Это родители в твоем младенчестве о спасении твоей души позаботились.

Китайгородцев промолчал.

– Неверие в людях оттого, что они могут умом постичь не все, – продолжал Михаил. – Не укладывается у них в голове то, что невозможно объяснить словами. Но если что-то объяснить нельзя – это не значит, что его вовсе нет. Оно есть. И от него не отмахнешься.

У него были такие же черные глаза, как у старухи. Сказано же – родственники.

– А тебе и вовсе нужно молиться о спасении души, – произнес Михаил неожиданно тихим голосом, почти шепотом.

– Почему? – не удержался от вопроса Китайгородцев.

– По деяниям твоим.

– Я не понимаю.

– Ты убивал, – все так же тихо произнес Михаил, прожигая собеседника насквозь взглядом своих черных глаз.

Китайгородцев дрогнул.

– Откуда же вы взяли? – пробормотал он.

– Вижу по глазам. Такое не спрячешь.

Китайгородцев не выдержал и опустил глаза.

Телохранитель Китайгородцев

Я убил женщину. Ей было двадцать пять лет, хотя она говорила, что ей только девятнадцать. Убил я ее, разумеется, не потому, что она врала про возраст. Она была киллером. Самым настоящим. Девятьсот девяносто девять заказных убийств из тысячи совершают киллеры-мужчины. Это был тот редкий тысячный случай. И этот случай по злой прихоти судьбы достался мне. Я убил эту женщину выстрелом в лицо. До сих пор у меня перед глазами маленькое входное отверстие от пули у нее под правым глазом. Я часто это вспоминаю, и мне бывает тошно. Я выстрелил в нее за мгновение до того, как она могла бы меня убить. А перед тем она застрелила троих наших. У нее была хорошая подготовка. Она была убийцей. Я смог ее остановить. Я выполнил свой долг. А все равно мне тошно.

* * *

Китайгородцев осмелился нарушить запрет хозяйки, по крайней мере в той его части, которая предписывала ему «не бродить по дому». Он прошелся по тем немногочисленным комнатам первого этажа, которые не были заперты. Пункт из длинного перечня обязательных действий, выполняемых телохранителем: изучить и запомнить месторасположение комнат, а также отметить особенности каждой из них, в том числе те особенности, которые могут представлять опасность.

Здесь давно никто не жил. Или даже вовсе никогда не жил. Везде стояла мебель, но ею не пользовались, это заметно. Пыль легла толстым слоем. Нигде не видно ни единого предмета, какого-нибудь пустячка, забытого случайно. Расческа, старая газета, оставленная в кресле, монета на столе, книга, которую не удосужились поставить обратно на полку – ничего такого, что могло бы выдать присутствие людей.

Все комнаты выглядели старомодно. Даже светильники смотрелись так, будто в них не электрические лампочки, а стеариновые свечи. Здесь могло бы быть уютно, если бы теплилась жизнь. Но жизни не было.

* * *

За целый день Китайгородцев так никого и не увидел. Он даже не мог сказать наверняка, есть кто-нибудь в доме или Наталья Андреевна с Михаилом отлучились, не предупредив о том своего нежеланного охранителя.

Китайгородцев сел в кресло в зале первого этажа, рассчитывая во что бы то ни стало увидеться с кем-нибудь из обитателей дома. Он не привык быть предоставленным самому себе. Не мог действовать без контакта с теми, кого ему поручили опекать.