проблемную локацию, Сергей отправился далее, миновал детский сад, новый, недавно выстроенный, сверкающий свежей побелкой.

И тут глаза резанул нестерпимый, яркий блеск, коим отличалась Нинка, которая выгуливала свою славную толстую Ляльку, она же Регина. Красавица эта, дородная, пышная, мазнула влажным карим глазом и сделала ручкой:

— Салют, Серый.

— Привет, Лайка, — ответствовал Серега, у которого сработало сразу два условных рефлекса: заиграла в ушах песня «Наводчица» в исполнении Владимира Семеновича Высоцкого, ну и сердце ухнуло в пятки.

Ибо, на его вкус, Нина Романова, в девичестве Лайкина, была и оставалась самой удивительной, блистательной в поселке сначала девочкой, потом девчонкой, теперь вот бабой или женщиной — зависит от воспитания. Местная звезда, о ней с детства легенды слагали, рассказывали всякое, одна история чуднее другой. Резюме, впрочем, укладывалось в строчки Высоцкого, пусть современность и развитие разного рода технологий вносит коррективы. Нет у Нинки ни подбитых глаз, и ноги вполне достойные, не разные — в общем, несмотря на бурную и нездоровую молодость (или благодаря ей), на Серегин взгляд, Нинка по-прежнему ослепительна.

Сказать по правде, просто смазливая бабенка, глазки у нее — не глазки, буркалы, рот до ушей, а уж если задеть, то ведет себя просто как базарная хабалка. Более искушенный не нашел бы ничего особенного в этой невысокой, приземистой особе, с фигурой, уже порядком оплывшей, как свечка, хотя до сих пор с изгибами и выпуклостями строго в надлежащих местах. Осанка, впрочем, имеется, и подбородок, хотя и властный, но изящный, и лицо, пусть и краснеет свеклой от малейшего волнения, но правильное.

Однако Серега Зубков с детства отличался еще одним талантом: особым зрением. Он в людях умел видеть лишь то, что хотел. И в данном случае видел единственные в мире глаза, полные материнской нежности и любви, блестящие, пронизывающие и умиляющие; видел изящный ротик, в котором пленительного и чарующего куда больше, чем во всех ртах мира; видел не вздорность, а…

В общем, по-прежнему видел в этой фигуристой крикливой особе девочку с толстыми, как у куклы, смоляными косами, огромными пышными бантами, в гольфах с помпонами и в пышном платьице. Прошли те времена, когда он имел право по-свойски отвешивать ей люлей по ситуации, а то и мячом в пятак, если жульничала в вышибалы, поджидать на безопасном расстоянии от зубоскалов, чтобы отобрать и поднести портфель.

От прошлых панибратских отношений остались лишь клички — Серый и Лайка.

— Вы из садика? — поинтересовался Сергей, вручая Ляльке леденец.

— Нет, мы гуляли, — объяснила Нина, лакомство отбирая, — педиатр говорит, у нас лишний вес и нам нужен моцион.

Лялька, которая, лишившись конфеты, надулась, к тому же пустая болтовня ребенку надоела. Она протянула Зубкову обе ладохи и, не думая здороваться, приказала:

— На ручки.

Разумеется, участковый беспрекословно усадил уставшую малолетнюю Романову себе на шею, а старшей по старой памяти предложил:

— Сумку-то давай, тяжелая.

— Ничего.

В гору они побрели все вместе, поскольку проживали теперь хотя и не дверь в дверь, но в соседних домах. Серега все косился, пытаясь разглядеть Нинин профиль, так что мелкая Лялька, потеряв терпение, дернула его за уши.

— В сосняке гуляли? — спросил он, сделав вид, что это ничего.

— Нет. Там, — она выдержала паузу, плавно повела рукой, — за каналом…

В голосе у нее прозвучали такие тайна, надрыв и ностальгия, что у Сереги аж лицо перекосило, как от кислого.

«Ну не надоест ведь. Опять за свое», — но привычно сдержался и спросил вполне естественно, заинтересованно и ласково:

— И как же там, за каналом?

— Все неизменно, — заверила Нина с тем же раздражающим выражением, — стоит проклятый старый дом, не уходит никуда, только уж начали растаскивать на стройматериалы.

Речь шла о давно сгоревшем коттедже по ту сторону канала, который торчал на отшибе, постепенно зарастая осиной и ивняком, и превращался в обиталище животных и людей, которым чужда была оседлость.

— А еще вот, смотри, что нашла, — поделилась Нина, извлекая из сумки телефон. Не такой, как у всех, а угловатый, довольно большой, черно-золотистый, с выпуклыми кнопками сбоку. Старомодный, прямо-таки привет из прошлого.

— Ты где ж такое откопала? Допотопная мобилка, — заметил Сергей, машинально отметив: а в сумке-то пивас, со знаменитой разливайки с той стороны канала. Не многовато ли для буднего дня?

Нинка, как бы невзначай прикрывая сумку, снисходительно попеняла:

— Деревня ты участковая. Эта «мобилка» дороже чугунного моста стоит.

Он повел плечами: мало ли готовых платить бешеные деньги за ерунду? Возмущенная Лялька пришпорила его запыленными сандалиями. Мама же ее задумчиво продолжила:

— Надо же, как будто лежал, ждал меня. И до чего на тот, Лёлин, похож…

И на это Сергей никак не отреагировал, хотя так и подмывало. Только пояснил по сути:

— На что он похож — то дело твое. Разве что имей в виду: вещь дорогая и чужая, достаточно вынуть симку или снять чехол — и готово хищение.

Нина вздернула чуть покрасневший на крыльях, но по-прежнему пленительный носик:

— За кого это ты меня принимаешь? Ага, ну да. Это у тебя профессиональное. С вами только свяжись — сам измажешься до не могу!

Участковый немедленно сменил тему:

— Как вообще жизнь-то?

Она по инерции огрызнулась:

— Тебе-то что за дело? — но тотчас сменила гнев на милость: — Да потихоньку. Утомились с этим ремонтом, но теперь уже край видать. Денискины мама с отчимом грозятся подъехать — заберут Ляльку к себе в Москву, выгуливать.

— Моцион будет?

— Он. А мы хоть отдохнем.

Сергей хотел одобрить, но промолчал. С толстой Лялькой на шее подниматься в гору было труднее, надо сохранять дыхание. Нина доброжелательно заметила:

— Я смотрю, и ты-то все в трудах.

— На том стоим.

— Похвально. Женишься-то когда?

— Мне доктора запрещают, — отдуваясь, сообщил он.

— Что, жениться? — недоверчиво уточнила Нина.

— Нет. Сажать на шею что-то тяжелее Ляльки.

— Эй! — возмутилась та, подпрыгнув. — Сам жирный.

— Само собой, само собой, — согласился тощий участковый.

Распрощались около первого подъезда, где проживали Романовы, Зубков, дежурно-благоразумно отказавшись от чая и «заглянуть как-нибудь», пошел к своему, четвертому.

Не пойдет он никуда, ни на что, ни тогда, когда дома будет Денис, ни тем более когда не будет. Нечего давать повод ищущим повода.

Нинка, глупенькая, думает, что все прощено и забыто, но у Сергея глаз наметанный: держат ее до сих пор в зоне особого внимания. Вон как бабки зыркают, делая вид, что пропалывают палисадники, а уши что твои локаторы: не появится ли повод для сплетни.

Участковый, вежливо здороваясь, раздумывал о том, как же его замылили с этим «Когда женишься?». И ведь не спросишь в ответ: «На ком?» — обидятся.

По счастью, зубковская, молчаливая мудрая мать, глупых вопросов не задает. Глаза