— Привыкай и к моему запаху, — сказал он. — В этой шинели я так попотел, что нюхать тебе не перенюхать.

Виктор присел, потрогал горячий, сухой нос, потрепал крутую холку. Встал. Закурил.

— Ну, хорошо, сейчас затишье. А что делать, когда начнутся бои? Наступать ведь будем. Да-а, не дело я, видно, затеял.

Громов опять присел на корточки. Пес лежал совсем не по-собачьи: на спине, запрокинув голову и прижав к бокам лапы.

— Договоримся так: встанешь на ноги до наступления — не брошу. Не встанешь — пристрелю.

— Врешь ты все, — устало вздохнула Маша. — Ты же мухи обидеть не можешь, не то что пристрелить собаку.

Виктор прямо-таки остолбенел. Он уже битый час возится с собакой, разговаривает с ней, а Машу, свою дорогую Машеньку, не заметил.

— Ты давно здесь? — виновато спросил он.

— Давно. Принесла грелку, смотрю — тебе не до меня. Села в уголок — и сижу. Дурной ты у меня, Витенька. — Маша поднялась и обняла Виктора. — Такой большой, такой сильный и такой… слабый.

— Как это слабый?! — попытался возразить Виктор, но Маша обнимала его крепче и крепче, сбивая и путая мысли.

— Да так, Витенька, слабый, — шептала Маша. — На ласку ты слабый, на доброе слово, на нежность женскую. Я же чую, сердцем бабьим чую: погладь тебя, приголубь — ты и размяк. Видно, мало ласки перепало в детстве. Мать, что ли, строгая? А подрос — девушек, поди, стеснялся. Все парней по скулам лупил боксом своим, а надо было хоть разок из-за девчонки подраться — и она бы за тобой на край света пошла. Да что там пошла, полетела бы, как я. Обожгла бы крылышки, а полетела.

— Неужели все это видно? — недоверчиво спросил Виктор.

— Что видно?

— Ну… то, что ты говорила. Что я девушек стеснялся и все такое…

— Не-е, — повернулась к нему Маша и привстала на колени. — Ничего не видно, кроме того, что ты… — Маша сделала паузу, — что ты — мужчина. С большой буквы мужчина.

— Как это — с большой буквы?

— Ну, значит, сильный, умный, честный, благородный, в меру красивый… Ну-ну, не хмурься, перебор в красоте, как правило, во вред всему остальному. Но самое главное, ты надежный! Из тебя муж хороший получится. И отец.

— Ты думаешь?

— Я знаю, — как-то сразу погрустнела Маша. — Я бы с радостью вышла за тебя замуж.

— Так в чем же дело? — привстал и Виктор. — Я же предлагал. Не раз предлагал.

— Помню, Витенька. Помню и ценю. Но… я не могу. Не время сейчас. Какая свадьба на войне? И что за семья без детей? Погоди, помолчи. Я знаю, что ты скажешь: уезжай, мол, в тыл, рожай и расти сыновей.

— И дочек, — улыбнулся Виктор. — Я согласен и на дочек.

— Ну, уеду, ну, рожу. А ты по-прежнему будешь чуть ли не каждую ночь ползать за «языком», пока… Я-то знаю, разведчиков всегда бросают в самое пекло, и потери среди них самые большие. Ох, Витенька, сколько я вашего брата вынесла на закорках! А сколько их не донесла… Мало ли сирот сейчас растет, родившихся до войны, так зачем же еще и фронтового образца?

— Странно ты рассуждаешь. Вроде бы все правильно, и в то же время, извини, конечно, не по-людски. Что же, по-твоему, если война, то вся жизнь должна остановиться? — Виктор достал папиросу, нервно закурил. — Если так, то почему на прошлой неделе два батальона затаив дыхание слушали скрипача? Почему минометчик Козин уже три альбома извел на рисунки? А знаешь, что он рисует? Не поверишь — пейзажи.

Вдруг в блиндаже послышались какое-то бульканье, хрип, скулеж и стон. Это собака вдохнула табачный дым — и сразу же забилась, задергалась, начала задыхаться. На бинтах показалась кровь.

— Вот черт! Ну надо же… Ну извини, не знал, — виновато говорил Виктор, торопливо втаптывая папиросу в землю. — Больше не буду. Не веришь? Совсем брошу, ей-богу, давно собирался, а теперь вот возьму и брошу! Я же до войны в рот не брал.

Маша даже не шелохнулась. Укрылась до самого подбородка шинелью, а потом вообще отвернулась к стене: глаза бы, мол, не видели.

Виктор присел на краешек топчана.

— Не злись. Чего ты, в самом деле? Живая же тварь. Жалко.

— А-а! — взвилась Маша. — Сказала бы я тебе, капитан, на солдатском языке, да уши пожалею! Ладно, забавляйся, черт с тобой. Тем более что результат уже есть — бросил курить. А ведь сколько я тебя просила, помнишь, а? У-у, злодей! — неожиданно ласково закончила Маша и поцеловала Виктора.

Громов тут же расцвел и доверчиво попросил:

— Марусь, дай женский совет…

— Это еще что такое? Что за новости?! — Маша шутливо потрепала его за ухо.

— Да я о нем, о волкодаве этом. Кличку бы его узнать.

— А что, разве при нем не оказалось удостоверения личности? — съязвила Маша. — Проще простого: называй подряд все собачьи имена, пока не отзовется.

— Прекрасная мысль! Хотя черт его знает, какие клички дают фрицы. Знаешь что, давай окрестим его заново.

— Давай. Назови его Гансом, — опять съязвила Маша.

Она сама не понимала, что с ней, но вся эта затея была ей не по душе. «Впрочем, пусть побалуется, — думала она. — Я-то знаю, что пес не жилец. Через день-другой сдохнет, и все кончится само собой… Вот только блиндаж надо будет как следует проветрить, — озабоченно подумала Маша, — а то псиной так и разит».

— Нет, Гансом нельзя, — не заметил иронии Виктор. — Это же человеческое имя. Надо придумать что-нибудь собачье, известное у нас. Скажем, Трезор. Нет, не то. Бобик или Шарик — нет, не для такого зверя. Кличка должна быть короткой и звучной, как… выстрел. Том? Нет. Барс? Ближе, но не то. Рекс? Погоди-погоди. Рекс — это звучит. Р-рекс! Точно, Р-рекс! Решено, быть тебе, собака, Рексом! Давай, Рекс, лапу, будем знакомиться.

— А я буду звать его Гансом, — мрачно заметила Маша.

Громов легонько потрепал лапу. У Рекса дрогнули губы, пасть медленно раскрылась и слабо щелкнули зубы.

— Да-а, брат, трудно нам будет, — вздохнул Виктор. — Изведем друг друга, измотаем. Характерец у тебя — не дай бог. Однолюб, видно. Бобыль. Силой тебя не сломать. Ласки не понимаешь. Значит, надо влезть в твою шкуру. Попробую, Рекс, обязательно попробую понять, чего хотел бы на твоем месте. Сейчас, наверное, душу готов заложить за глоток воды?

— Нельзя! — строго сказала Маша. — Ни в коем случае! Послеоперационный период, понимать надо! Лучше достань молока. Молоко для собаки — лучшее лекарство. Но только с завтрашнего дня.

Утром было не до молока. Пленный сообщил настолько важные сведения, что они могли повлиять на планы командования. В таких случаях разведчиков посылают за контрольным «языком». На этот раз группу возглавил Громов. Когда он проверил готовность разведчиков, дал час на отдых и отправился в свой блиндаж, ему встретился доктор Васильев.