Сидя на трехногой табуретке перед монитором, по которому скользят картинки, я держу на пюпитре сценарий фильма и слышу в наушниках настоящий голос актрисы. Ничего сложного. Достаточно пристально следить за тайм-кодом на экране, издавать звуки, не закрывая рта, и притом интенсивно работать легкими.

Я быстро выучила разницу между дублированием трахания и, скажем, минета. В первый раз я невозмутимо продолжала в голос испускать ахи и охи, несмотря на то, что на экране рот порноактрисы был занят налитым членом. Режиссер дубляжа посоветовал изобрести другую манеру, чтобы было похоже на то, как смакуют мороженое: разновидность «ммм» или «чавк-чавк». Что и было тут же пущено в ход.

В конце концов образовалась целая гамма горловых звуков, кряканий, урчаний, блаженных вздохов, хихиканья, которыми заполнялась скука ровной сцены, а в промежутках расставлялись фразы типа: «Еще. Больше. Трахни сильнее», «Твой член как пневматической молот», «Кончи мне на лицо», «Открути мне соски» и так далее.

Однажды посреди смены, после доброго получаса вздохов я упала в обморок с табурета в приступе гипервентиляции.

Я дублировала «Красную Шапочку». Актер, который изображал злого волка, завывал, как настоящий волк, но Красная Шапочка под ним, казалось, никогда не кончит. Она пыхтела и никак не кончала, актер завывал все сильнее, а я достигла предела. Меня нашли распростертой на ковре студии «Магия»; техники вокруг махали листками со сценарием, разгоняя воздух, чтобы привести в сознание. Как бы то ни было, после этого инцидента все пошло гладко.

Я одалживала голос безутешной с виду вдове, которая в итоге отсосала у человечка из погребальной конторы на гробе покойного мужа; расторопной секретарше, не прекращавшей нажимать на клавиши компьютера, пока ее трахал в зад руководитель; цветной домработнице-мазохистке, которая лизала член порочного и властного хозяина; санитарке, которая сосала престарелому хирургу и пациенту при смерти. А затем следовали сцены оргий в бассейне, замке вампиров, секс в тюремной камере, в захудалом ночном клубе, на цветущем газоне… Фильм за фильмом я дублировала их всех. И сейчас, выходя в шесть часов после смены в «Магии», понимаю, как чувствуют себя те, кто работает на фабрике. Я иду по дороге и вижу только члены разнообразной формы и цвета, которые проникают в широкие или узкие вагины, выбритые или полосатые; нагие тела, одно на другом, которые спариваются диковинным способом, словно акробаты из цирка; длинные гибкие языки, проникающие повсюду, фонтаны спермы, которая пачкает груди и стены. Нет, ни одна из необычных фантазий меня не возбуждает. Когда выходишь из студии, последняя вещь, которой хотелось бы заняться, — это секс, и всегда требуется усилие, чтобы вернуться в реальность, к привычной жизни.

Я пунктуально приехала к двум, а Джонни, звукооператор «Магии», сказал с насмешкой:

— Габри, держись крепче. Сегодняшний фильм называется «Секс в 2000 году».

Я рассмеялась, а потом, добравшись до рабочего места, подумала, что пару часов буду видеть только белые или красные задницы, дрожащие как студень или крепкие как стена. Эх, прошли времена таких фильмов, как «Глубокая глотка», «Сила вампира», «Анальная жара», «Одержимый мистер Джонс». Теперь в итальянском порно большей частью царит доморощенная вульгарность, скабрезность, определенного сорта «порнофелляции» пляжа и танцплощадки. На этот раз я дублировала не более занятный фильм. Наушники гудели и оглушали комментариями прямой съемки, и голос оператора рокотал под Франко Калифано, выкрикивая приходящей актриске: «Встань здесь, иди туда», пока она делала минет незнакомцу с тем же безразличным выражением лица, с каким могла бы красить ногти. Я слышала голос за кадром и представляла режиссера толстым, в потной тенниске, он говорил: «Никуда не годится. Сделано без души. Не надо быть чуть-чуть скотиной, чуть-чуть ангелочком, как поют «Liggabbue». Стоп, стоп. Все сначала. Куда запропастился ассистент с хлопушкой?»

Я сажусь на стул и натягиваю наушники. Делаю знак Джонни, который устроился за микшером по ту сторону стекла, в режиссерской комнате. Я готова. Начинаем.

Час спустя, во время перекура, Джонни спрашивает, как дела. Ему двадцать четыре года, этому Джонни, высокому и тонкому, как уличный фонарь, у него каштановые с золотом глаза и симпатичное лицо, усыпанное веснушками.

Франчи, владелец «Магии», — высокий полный инженер пятидесяти лет, подлинный и деятельный гений бизнеса — сегодня отправился на выставку компьютеров и велел Джонни записать меня.

— Ничего интересного, — отвечаю я, быстро и нервно затягиваясь.

— Обычное дерьмо?

— Обычное дерьмо.

Не могу ответить иначе. Джонни стоит и смотрит, как я курю (он не курит), забросив ногу на ногу, и подыскивает теплые слова, но он застенчив и очень сдержан.

Тушу сигарету в пепельнице в форме сердечка.

— Ну, — говорю я, — добьем этот фильм.

Спустя несколько дней мой голос в рассрочку распродадут через каморки видеопроката или газетные киоски.

Выйдя из студии «Магия», первым делом направляюсь в супермаркет за продуктами… Как сомнамбула бреду по проходу к скамейке и за стеклянной стеной рассматриваю толпу, заполнившую бар в час аперитива, на исходе полудня.

Я вижу людей моего возраста. Им между тридцатью и сорока, их молодость замешкалась и перезрела. Рассудок уже подвергся испытаниям. Задаешься вопросом: «Я ненормальная?», а потом соображаешь, что нормальная уже перестала бы спрашивать.

Я вижу переживших наркотики и СПИД. Люди, которые перешагнули Рубикон, обсуждают в ресторанчике фильмы, которым не суждено быть снятыми, сценарии, которые никогда не будут написаны. Страстные разочарования, которыми они так увлечены в заранее оплаканных мечтах. Задержавшись в молодой поре, они не в силах отвергнуть меланхолию и преподносят ее как позу в прокуренных комнатах и на вечеринках для избранных.

Я вижу, как они пьют и курят в баре. Поколение аперитива. Вскоре двинутся кого-нибудь чествовать, на дружеский ужин, на выставку или скучный джазовый концерт. Позже, дома, прежде чем заснуть, прочтут несколько страниц последнего романа Брета Истона Эллиса. А наутро, едва продрав глаза, все как один усядутся к компьютеру почитать новости. У всех в столовой зазвонит телефон. К шести все они будут в тренажерке и пойдут в сауну. Все чем-то испорчены — навязчивой идеей, чувством потери. Каждый борется с Моби Диком.

Нет, я не в смятении, не в замешательстве. Глаза полны слез из-за того, что история закончилась таким образом, смотрю на упаковку замороженной рыбы и сертификационную наклейку на целлофане. Все взвешенно и безукоризненно. И не вырваться.

К черту все, реальность существует. Реальность существует, и она беспощадна. Саве меня бросил. Так же, как существует время (сейчас пятнадцать минут девятого), автобус № 27 (набит битком), машины, дорога, пешеходы, и боль равнодушия, в которой я барахтаюсь, словно сосиска в баварском соусе, в то время как 27-й тормозит у остановки и энное количество простофиль внутри валится, не удержавшись на ногах.