class="p1">Марков застыл в немом удивлении и восторге, с бешено колотящимся сердцем. Такого он никак не ожидал, и такого с ним ещё в жизни не случалось.

– Оля… – хрипло произнёс он.

– Что?

– Когда я вырасту – обязательно приеду за тобой…

Оля рассмеялась, оборвав:

– Я на следующий год школу заканчиваю. Поеду поступать в педагогический институт. А тебе ещё – учиться в школе четыре года, да потом в армии служить…

– Два! – отрезал раздосадованный Марков. – После восьмого класса я в мореходку поступать поеду, в Таллинн. Там у моей матери родня!

Оля грустно посмотрела не него, снова обняла за плечи, притянула к себе, и прошептала на ушко, жарко выдохнув:

– Вот тогда и поговорим, когда свою мореходку окончишь… А пока – ты мне просто братик. Младший братик…

Всё это снова с неизвестно, почему возникшей тоской, вспоминал Марков через тридцать с небольшим лет, когда ехал в родной город. Надо было принять в дар домик в деревне, который бабушка завещала его отцу, вместе со скромными сбережениями, часть из которых была потрачена на похороны. Отец, хотел было, отдать Николаю и остальное – на ремонт домика, но Марков хмуро бросил:

– Не надо! Пользуйся сам. У меня есть… – у него действительно деньжата водились.

Вспомнилось Маркову ещё вот что: после первого курса он приехал в деревню в матросской настоящей форме и лихо заломленной на затылок фуражке-мичманке в белом чехле. Из фуражки был специально извлечён металлический обруч, придающий ей правильную форму, от чего края обмялись, опустившись вниз, а тулья задралась. Так ходили старшекурсники, именуемые с незапамятных времён «коряги-мореходы». Младшим – «салагам», вольности в ношении форменной одежды строго воспрещались, но без форса Марков обойтись не мог! Ещё в поезде, когда домой ехал – вытащил обруч.

Он очень надеялся увидеть Олю и пройтись перед ней бывалым морячком, а её в селе не оказалось. Олин отец, любивший выпить, блаженно оглядел Маркова увлажнёнными от недавнего употребления глазами, пыхнул вонючей сигаретой, хмыкнул, качнул головой, и с нетрезвой откровенностью заметил:

– Красавец ты, Колюха! Сам мечтал в молодости моряком послужить! Не вышло… Кем же ты станешь, после учёбы-то?

– Техником-судоводом, дядь Слав!

– Вот значит как, – почесав шершавый подбородок, задумчиво проговорил Олин отец и продолжил откровенничать, сопя и дыша самогоном, – будешь ты при деньгах, Колька, будут у тебя бабы. До хрена будя! А вот, жены – не будя! Такова она – моряцкая «хламида», – и воздел в конце своего резюме палец кверху.

Пророком оказался, ныне покойный дядя Слава. Но пятнадцатилетний Марков, тогда только хмыкнул и не придал его словам никакого значения. Он с важностью, красуясь форменкой, небесно-синим гюйсом и отглаженными клешами, залихватской мичманкой – расхаживал по селу, на зависть пацанам, и очаровал не одну деревенскую девчонку бренчанием на дешёвой гитаре и роматически-гнусавым исполнением самодельной песни:

– Вот уже звенят винты стальные,

Забурлила за кормой вода.

Провожают чаечки родные

В море уходящие суда…

Был бы чужаком – получил бы за своё непомерное важничание! Но он считался своим, и даже взрослые парни поглядывали на него уважительно.

Очень хотелось, чтобы и Оля, с которой он переписывался и хранил, словно драгоценную святыню, её фотографию, взглянула на него. Но тогда не привелось… Она работала в каком-то строительном отряде всё лето, и должна была приехать домой только в конце августа, сама точно не знала, когда. А он, невольный уже распоряжаться собой, обязан прибыть в училище к двадцать восьмому августа. А ехать до Таллинна двое суток с пересадкой в Москве…

3.

Нечасто Марков навещал родной город, но каждый раз, после аккуратной, вымытой, словно к празднику Эстонии, поражался он неряшливости его, бестолковости бытия и тупому равнодушию своих земляков, свыкшихся с существованием в нечистоте и беспорядке. Не обращающих внимания на кучи мусора на улицах, не убираемого, словно бы из принципа, обшарпанности домов – старых и не очень, выщербленности дорог и изуродованности тротуаров. Смерчевым завихрениям пыли, застилающей, словно дымовой завесой, при сильном ветре, всё обозримое городское пространство. Он не был здесь три года. И ничего не изменилось к лучшему, и так горько стало на душе!

И родители постарели, сдали, казались меньше ростом, какими-то придавленными, то ли старостью, то ли провинциальной убогой жизнью. Хотя он и отправлял им регулярно деньги. Да, сделали ремонт в своей квартире, купили неплохую мебель, в каждой комнате – по телевизору… Но всё равно, угнетающая душу серая безысходность, бессмысленность, как казалось ему, доживания – преобладали в их жизни, так же, как и у многих остальных его земляков. И город был почти пуст, словно после морового поветрия… Все кто мог устроиться как-то, работали вахтами в Москве, Питере, на северах.

Мать уже не скандалила по каждому поводу, а только ворчала, недовольная всем и вся. Отец понуро молчал, или уныло твердил: «Надоело жить. Поскорее бы туда…». К деньгам и подаркам сына отнеслись равнодушно, но с явно деланной радостью. Отец всё сокрушался, что сил нет ехать в деревню, посмотреть бабушкин дом и могилу. Сад и огород там заросли, газ и свет отключили за неуплату…

– Оплатим… – хмуро буркнул сын, – завтра же и сделаю всё. И дом с участком на меня перепишем.

– Чем сейчас занимаешься, сынок, – с несвойственной ей раньше робостью и нежностью в голосе, поинтересовалась мать.

– Под норвежским флагом ходим, нефть и газ в полярных широтах разведываем. Корабль их, команда – сборная солянка, геологи русские все, из Питера. Из судовых офицеров – русский только я. Платят хорошо. Холодно, правда, и штормит часто…

– Не надоело ещё? – с несмелой улыбкой спросил отец, чтобы поддержать разговор.

– Надоело, а что делать? Что я ещё могу? Пока не совсем старый – надо деньжат подсобрать… – он не стал говорить, что собрался подать прошение на получение норвежского гражданства – духу не хватило.

– Ты ж их не собираешь, вон на нас тратишь сколько, – плаксиво возразила мать.

Марков засмеялся её наивности:

– Мам! То, что вам – копейки! Поверь мне! Я на корабле – второй штурман! У меня международный сертификат. Нам платят – дай Бог каждому! И на вас хватает, и на алименты младшей! И на себя!

– Снова не женился? – осторожно продолжала она расспрашивать, и глаза её так и заблестели великим любопытством.

Марков покривился:

–Бог троицу любит. А у меня в четвёртый раз – уже перебор получится. Есть женщина, встречаюсь с ней, когда из рейса прихожу… Помоложе меня. Ничего, так… – он махнул рукой, желая оборвать неприятный для него разговор, и сменил тему, –