чтобы исправить ошибки надо пожизненно сесть в тюрьму? Как-то неадекватно. Впрочем, если все вспоминать, то по сумме преступлений… Но ведь живут на свободе бандиты и даже убийцы, олигархи, награбившие свои миллионы, и никто их пожизненно не упаковывает. Некоторых вообще никогда даже условно не осудят. А если они в следующей жизни родятся нищими калеками? Выходит, чтобы прервать цикл бесконечных перевоплощений, человек должен в этой жизни ответить за все, очиститься и переродиться. Тогда получается, что извечная тяга к гармонии — неосознанное ощущение настоящей цели. И если это — цель, то все остальное — деньги, работа, семья — только средство. Средство, которое само становится целью! А, как известно, неправильный выбор цели ведет к искажению пути. И тогда любое наказание — подсказка, знак, предупреждающий, что повернул не туда. Меня по мелочи предупреждали, а потом, когда не понял, повернули по-крупному… Сам виноват. Но кончать жизнь в тюрьме неохота… А других вариантов, похоже, нет.

Новое отношение к ситуации постепенно заставило по-другому, со смыслом, даже с мужеством переносить позор суда, дало возможность смириться с заключением и перестать думать о других вариантах. Поездки на суд и долгие часы в камере стали восприниматься как данность, как объективная реальность, в возникновении которой в принципе никто и не виноват. Так случилось, получил наказание и надо жить, вынести его до конца.

Ехавший на суд автозак притормозил и почти мгновенно за его бортом раздался взрыв. Уши заложило, машину тряхнуло, она едва не перевернулась, послышались выстрелы, находившийся рядом с решеткой конвойный бросился к окну в двери, но не успел выглянуть наружу — дверь распахнулась и автоматная очередь откинула охранника к противоположной стенке. Все происходило как во сне. В голове стоял звон от взрыва, ни мысли, ни чувства не шевелились, чтобы хоть как-то оперативно осознать происходящее.

В будку вошел человек в форме полицейского, в маске с прорезями для глаз и рта, что-то заговорил на непонятном языке, нашел у конвойного ключи, открыл клетку и опять заговорил не по-русски, явно обращаясь к заключенному. Не дождавшись ответа, схватил оцепеневшего за руку, и потащил к выходу. На улице подхватили еще двое, бегом пробежали до ближайшего угла, там затолкали в уазик полиции, сели рядом, машина плавно поехала, стремительно набирая скорость. Все молчали. Нападавшие на автозак сняли маски, и в голове стали появляться первые версии, дающие объяснение случившемуся.

Впрочем, развить появившиеся мысли не удалось. Уазик затормозил, арестанта вывели из него и пересадили в большой джип иностранного производства (марку заметить не успел), в котором находились другие люди, в гражданских костюмах, но с лицами той же национальной окраски. В России, особенно не утруждаясь в поисках отличий между чеченцами, дагестанцами, осетинами и еще рядом народностей, таких называют «кавказцами». Джип, стекла которого были затонированы до черноты, рванул с места, сопровождавшие опять что-то заговорили не по-русски, стали снимать с заключенного одежду, помогать надеть вместо нее новую рубаху и костюм.

Оцепенение начало проходить, но те объяснения, которые теперь давал мозг, совершенно не радовали. Стало ясно, что сподвижники освободили из-под стражи Загдаева и пока не догадались, что вывозят не его, внутренне оправдывая заторможенность освобожденного возникшим оцепенением. Выехали за город, джип остановился, один из сопровождавших, взял за руку и быстро провел к другой припаркованной у обочины машине. Это был легковой Мерседес, с такими же наглухо затемненными стеклами. Внутри оказалось трое — водитель, человек на переднем сиденье и широко улыбавшийся человек, ждавший на заднем сиденье машины. Как только автомобиль тронулся с места, рядом сидевший стал дружески обнимать за плечи освобожденного, и с радостными интонациями заговорил на непонятном языке. Столкнувшись с отсутствием реакции, сидевшие в машине непонимающе переглянулись, и тут в глазах находившегося рядом средних лет крепкого кавказца сверкнула какая-то догадка. Он заговорил по-русски.

— Ты кто?

— Кириллов.

За этим ответом последовал сильный удар в голову, от которого сознание покинуло мозг.

Очнулся в каком-то подвале или погребе. Темно, сыро, холод сковал мышцы, озноб заставлял судорожно сжиматься в калачик, болела голова. Но внутри было странное спокойствие. Не было ни страха, ни паники, будто ничего нового не произошло. Мозг не искал лихорадочно ответов на новые вопросы, душа готова была принять любое развитие событий, сердце ровно билось в их ожидании. Чтобы согреться, встал с холодного пола и просто сел к стене, максимально сгруппировавшись. Наверху что-то загремело, и в открывшийся люк пробился электрический свет. Все-таки это погреб.

Ожидать приятного разговора было, конечно, легкомысленно. Но удивило, что он был трудным не по причине агрессивности спрашивавших, а почти исключительно из-за их нескрываемого пренебрежения, постоянных попыток морального унижения допрашиваемого. Но по прошествии нескольких первых минут двойнику террориста удалось внутренне успокоить свою реакцию и на этот раздражитель. Допрос заключался в выяснении всех подробностей дела, в результате которого на скамье подсудимых отвечал не Загдаев, а Кириллов, проходил он трудно, время тянулось крайне медленно, заставляя желать какого-нибудь окончания. Финалом стало сильное избиение, сопровождаемое самыми оскорбительными ругательствами на русском, перемешанными театрально темпераментными выражениями на одном из кавказских языков. Пока мог соображать, отметил, что не бьют в лицо.

Когда снова подняли из погреба, в комнате стоял накрытый стол, окоченевшего от боли и холода двойника провели мимо него, к раковине и предложили умыться. Затем посадили за стол. Все это время никто не произнес ни слова. После недолгой трапезы, отвели в соседнюю комнату, где стояла телекамера, горел небольшой прожектор, а на стене висела синяя простыня.

— Садись, рассказывай!

— Что?

— Все рассказывай, что нам говорил.

Возле телекамеры засуетились, красная лампочка на ней загорелась. И вместе с ней с бешеной скоростью заработал мозг.

Этот рассказ они продемонстрируют всему миру. Спецслужбы окажутся беспомощным говном и злодеями, а эти ублюдки станут героями, победить которых честно никто не в состоянии.

— Говори!

А откажешься — конец. Хотя, конец у этого кино все равно будет один… И вот тебе наказание, и оно же избавление. За всю жизнь.

— Что говорить? — во рту пересохло, губы едва шевелились.

— Начни с того, кто ты!

— Я… Салман Загдаев…

— Стоп! Ты что, паскуда, забыл свое имя?

— Нет, — было непонятно, к чему относится это неожиданно ясное нет: к вопросу или к предложению рассказать все на телекамеру.

— Говори!

— Я — Салман Загдаев. Родился в селе…

— Ах ты, сука!

Двойника сначала схватили и начали трясти, затем один из режиссеров мероприятия, выхватил нож, больше похожий на короткий меч, и заорал:

— Если ты, блядь сраная, не скажешь, я тебе палец отрублю! — он схватил повалил его