бок да уснуть — но не тут-то было! За окном светло, хоть и поливает, как из ведра. Да ещё шум дождя и капли, шлёпающие по перилам балкона, внедрялись в сознание с настойчивостью свёрл. Потом откуда-то из глубины начал всплывать диалог, и он такой получался ловкий, что мне стало ужасно жалко: усну сейчас — и всё сомнётся, забудется. И, конечно же, я подорвалась и стала его записывать. А потом что-то ещё… Отвлекла от этого занятия меня, простите, физиология. Я побежала в туалет, потом умылась, вспомнила, что надо переодеться, налила себе чаю…

Через какое-то время рядом со мной на столе обнаружилась тарелка манной каши с кусочком жёлтого растопленного масла посередине. Я съела это всё практически на автомате, с трудом осознавая действительность вокруг. Вот что, товарищи, доминанты с людями* делают!

*Это сарказм.

К вечеру я закончила вторую тетрадь и начала третью. Ночью повторилась сцена с обнаружением меня неспящей, на сей раз в два часа. Я остро пожалела о том, что забыла закрыть на дверях шпингалет — а он был! Мама стояла у меня над душой, пока я дописывала сцену, после чего страшными угрозами уложила меня в кровать.

— Я всё равно сейчас не усну! — сердито проворчала я.

— Уснёшь! — так же сердито ответила она и сунула мне под бок Федьку.

И я уснула.

26 июля 1984, четверг

В девять повторился ранний подъём и всё прилагающееся. Я закрыла дверь, вставила беруши и включила внутренний игнор внешнего мира.

Да, я понимаю, что подобное лихорадочное состояние, когда доминанта начинает довлеть надо всем, — не сильно психически здоровое. Но это всё, если хотите, был в том числе и эксперимент над собой. Я пыталась нащупать способ искусственно входить в нужное состояние. Второй половиной эксперимента было научиться безболезненно и по собственному желанию выходить из него. Пока второе у меня получалось только с помощью Федьки, вызывающего у меня целый комплекс умиротворяющих и глубоко успокаивающих ощущений. С другой стороны — тоже хлеб! Если это в принципе получается, то позже можно будет попробовать прицепиться и к другому якорю. Как собака Павлова. К плюшевому мишке, например.

Подлежит ли муза дрессировке? Удобно было бы, как с лампочкой: включил — выключил.

В обед я стала жертвой заговора. Подозреваю, что в чай мне подмешали что-то типа ударной дозы валерьянки, потому как ближе к трём часам меня начало рубить со страшной силой. Зная за собой, что если уж мозг устал, то бороться с этим бесполезно, я легла и тупо уснула. И проспала до часу ночи! Проснулась — все дрыхнут.

Ну, поздравляю, вы меня победили.

Я налила себе кружку молока (чтоб чайником не шуршать), взяла пакет печенья и удалилась в свою комнату. Коварно заперлась изнутри, заложила щель под дверью покрывалом и включила настольную лампу.

В три часа ночи явилась мама. Толкнулась в дверь — я затаилась, как мышь. Потом слышу: шаги вроде удалились. Сижу, пишу себе тихонько — и вдруг стук в окно! Так и обоср*ться можно, между прочим!

Я всё никак не могу привыкнуть, что в новом доме балкон не в одну комнату длиной, а в две. Маман прошла через бабушкину спальню, где, собственно, и находится балконная дверь, вышла — а у меня фонарь в окне светится! И стоит такая гневная, как призрак замка Кентервилль. А этаж третий, между прочим!

Бабушка проснулась от моего вопля и сильно испугалась.

Всеобщий шухер, короче.

Поговорили мы на повышенных тонах. Еле я от них отбилась:

— Вы себе как представляете, — говорю, — я весь день спала — и снова спать? Я что — телевизор вам? Захотели — выключили?

Мама, конечно, напирала на сбитый режим, и вредность, и вообще. Пришлось пообещать ей, что в ближайшие же дни я постараюсь график сна выправить.

Да я и сама чувствовала, что меня отпускает. Теперь я строчила не как тот мальчик из «Ералаша»*, а примерно в полтора раза медленнее. И, тем не менее, к вечеру пятницы показался край. В смысле — финал. Получилось пять с четвертью тетрадок. Учитывая плотность письма (а я чем больше тороплюсь, тем мельче пишу) и сокращения, объём где-то приближался к шести с половиной авторским листам.

*По́мните, серия была,

сочинение они там писали

«Как я провёл лето»,

и один пацан, не успевая пот утирать,

за урок несколько тетрадок исстрочил)

Тут мне пришло в голову сравнение с экзаменационными сочинениями. В моё время от десяти-одиннадцатиклассников ожидали, что за шесть часов они хорошенько подумают и напишут сочинение как минимум на шести-семи страницах. Причём, многие сперва пишут черновик, а уж потом начисто. А я-то — только черновик! Если взять в расчёт, что я четыре дня строчила по восемнадцать часов кряду, головы не поднимая, не такой уж и рекорд. Но работа на износ, скажу я вам. Я к зеркалу подошла — мама ро́дная! — лицо осунулось, под глазами синяки. Да разве можно так над детским телом издеваться!

Я пораньше поужинала и решила начать выправлять ситуацию с режимом, прямо не отходя от кассы. В час ночи, как-никак, встала. Ночь и день работала. Чувствую, как писал вроде бы кто-то из классиков, «всеобщее томление в членах». Восемь вечера, уже можно. Предупредила бабушку, что ложусь спать — и отрубилась. Как наши приехали с дачи, уже не слышала.

НОВОСТИ

28 июля 1984, суббота

Утром я проснулась бодрячком. Двенадцать часов сна дивным образом лечат любые психические атаки (или как там грамотно моё состояние за четыре последних дня называлось). Как белый человек вышла в кухню на завтрак. Ехать на дачу на машине отказалась, сразу предупредив, что жду «того мальчика Вову, специалиста по зоотехнике», и что, возможно, мы придём пешком.

Мама снова захотела паниковать, но тут на моей стороне внезапно выступила как раз заглянувшая к нам Даша:

— Галь, да там торная дорога, всё время люди идут: туда, оттуда. С какой-нибудь семьёй прицепятся — и нормально, кто их тронет?

Даша могла выступать экспертом: они с Наилем частенько до дачи пешком бегали, и даже с близнецами, посадив их в лёгкую сидячую коляску.

Мама еле как, скрепя сердце, согласилась оставить меня дома — «Только чтоб с кем-нибудь шли!» — и они усвистали, прихватив вместо меня бабушку.

Я осталась одна в огромной квартире, хоть в мяч играй, натурально. И, как это бывает после словоизвержения, на меня напал зверь-неписун. В голове пустота, редкие мысли, стукаясь, отлетают друг от друга. От нечего делать я взяла сегодняшнюю газету.

— О! Гляди ты! Савицкая в космос вышла! — громко обрадовалась я. Очень занимательно было читать, что (оказывается!) в открытом космосе всякие работы могут выполнять не только люди, но и женщины. Это я утрирую, конечно, но смысл такой.

После Савицкой было много ещё всякого. Я читала статьи и периодически возмущалась вслух:

— Нет, ты глянь! Привезли немцев — и наши ничего не нашли умнее, чем «образцовую работу исполкомов по руководству профсоюзами» показывать. Ну, чушь же полнейшая, бред сивой кобылы. А немцы — поражены увиденным, надо ж ты! Ещё бы вам не поразиться, там же у вас бюргер у бюргера на голове сидит, плюнуть некуда, а тут такие километры дикой земли… О, и монголы приехали — одно да потому. Нафига вы монголов по общагам-то повели? И тоже вместе с парткомом, паноптикум…

— Едрид-мадрид, кто у вас номер составляет, а? На первой странице вы вопите, что у вас половина грузовой техники в колхозах неисправна, всё плохо, не хватает запчастей, по заготовкам кормов сплошные ямы и провалы, половину сена не успевают вывезти с полей, пропадают подготовленные корма — и тут же, на третьей — не придумали ничего умнее, как заставить гаражные кооперативы и лодочные станции сено в помощь колхозам заготавливать. Вы идиоты, что ли? А эти, в колхозах, — тоже сидят, своё не чинят — ждут «привлечённую технику»! Разброд и шатание! Как у вас так, блин, получается? Мы ж с две тыщи двадцатых полмира своим зерном кормили! Даже без украинских чернозёмов! Всё по-Черномырдински: «ни это не сделали, ни эту не удовлетворили, ничего…»

— Ну, это прямо решительно невозможно! У них захламлённые подвалы горят, месяцами ничего не делается — и тут же радостно рапортуем, что мы все, блин, в едином порыве, хотим бороться за звание города высокой культуры! — я отшвырнула газету в сторону. — Показуха сплошная!

03. ВОПРОСЫ ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ

И ЕЩЁ НОВОСТИ. СКОТСКИЕ

Я подошла к окну и уставилась на песочную гору на детской площадке. По горе́