— Не гоже, Владыко, мне царевой дочери… — начала в очередной раз отказываться Ксения, но была перебита патриархом.

— В Суздальском монастыре, инокине Ольге найдут место, — сказал Игнатий.

Ксения рассмеялась.

— Владыко, ты пугаешь меня обителью? — просила Ксения, ухмыляясь.

Когда Татищев просил ее, Ксению Борисовну, повлиять на решение царя Димитрия Иоанновича, чтобы государь сменил гнев на милость, женщина вдруг поверила, что вновь способна стать даже не царевной, но царицей. Однако, когда она прибыла в Москву, ее не то, что не встречали бурно и с овациями, инокиню Ольгу поселили в какой-то захудалый дом, что на окраине стольного града, но не более того.

После прибыл посыльный, который привез повеление инокине Ольги прибыть к царю. Ксения в вежливой форме отписалась, что царевна Ксения Борисовна прибудет для разговора к государю, если ее пригласят приличествующе статусу. Женщина была уверена, что последует торжественность, сопровождение царскими рындами до Кремля, или еще какие-нибудь атрибуты, подчеркивающие царственный статус Ксении. Тем более, что она не оставалась одна.

«К царице» приходили разные люди, чаще женщины, что просили за своих мужей. Это паломничество, казалось, к простой инокини, еще больше убедило Ксению в том, что она, действительно, царица. Она пребывала в иллюзиях, что вопрос о признании пострига незаконным, уже решился, что государь готов признать чадо, который во чреве Ксении, своим ребенком, а ее в скорости поведет под венец.

А после принесли короткое письмо от него, где писалось лишь: «Не долго, но я подожду». Димитрий, этот сластолюбец, который плакал у нее на руках, сокрушался, что придется отсылать Ксению в монастырь, потому как он оказывался заложником обстоятельств. Он теперь ждал, чтобы она, словно и не царственная особа, самолично, без свиты, пришла к нему, поклонилась, чем признала в нем истинного царя.

— Да отчего вы упертые такие? — сокрушался Игнатий.

Два часа назад патриарх Игнатий разговаривал с государем, уговаривал того прислать подобающее будущей царице сопровождение, но Димитрий Иоаннович отказался это делать, ссылаясь на то, что решение о какой-либо женитьбе он не принял, а венчаться лишь потому, что царь принял политику единения и преемственности династий — это неправильно.

— Поверь, дочь моя, он стал иным. Порой я уверен, что предо мной иной муж, а, взгляну на него, так, нет, тот это человек. Метаморфозы, — сказал патриарх Игнатий, разведя руками.

— Все ты, Владыко, в свои речи слова греческие вставляешь, — у Ксении вспыхнули глаза и налились гневом. — Он силой меня взял. Вечером приходил во хмели, брал силой, утром приходил и прощения просил. Кабы ни дите, что во моем чреве, я бы и не стала приезжать к нему.

— Кабы сердце твое лишь гневом было наполнено, не было бы тебя, дочь моя, в Москве. Осталась бы в монастыре, и никто тебе ничего не сделал, ни дурного, ни доброго. Покорись, Ксения, яко жена повинна покориться мужу своему.

Ксения задумалась. Да, она ехала к нему. Разные обстоятельства, в том числе и челобитники повлияли на то, что она, возомнила себе. Может быть, было и так, что кровь деда Малюты Скуратова-Бельского затлела разум и отяготила сердце, из-за чего она прибыла, чтобы опозорить, сказать свое слово.

— Владыка, вижу я, что тяготит тебя то, что сделать был повинен, когда отсылал меня в Горецкий монастырь. Оттого и прошу, отведи ты меня к нему, — попросила Ксения, найдя, как ей показалось, единственно верное решение.

— А и то верно, Ксения Борисовна, — патриарх Игнатий улыбнулся. — И урону твоей чести не буде, и, почитай, с государем поедешь к царю [патриархов также называли государями].

Со стороны могло показаться, что Игнатий действительно искренне близко к своему необъятному патриаршему сердцу воспринимает нерешительность и капризность вдруг людей, которые, вероятно, в будущем могут стать мужем и женой. Однако, это было не так, немного не так, а с толикой цинизма и прагматизма.

Дело в том, что на второй день после взятия Москвы, когда патриарх прибыл к Дмитрию Иоанновичу, и начал того поучать, прежде всего, указывая, почему до сих пор не произошло низложение Гермогена, Игнатий встретился с решительным взглядом человека, которого, оказывается, он совершенно не знал. Государь указывал на то, что и сам Игнатий неправомерно надел патриаршее одеяние. Указывал на то, что ему, Димитрию Ивановичу, нужен патриарх-соратник, но не патриарх-учитель или патриарх-государь. Говорил царь о том, что обесценивается деяние царя Федора Ивановича и Бориса Годунова, когда им удалось добиться появления в Московском царстве собственного патриарха. Иоф был еще жив. Ослеп, немощен, сильно исхудавший, с больным сердцем, но первый русский патриарх все еще жив [в реальной истории умер в 1607 году, будучи полностью слепым и болезненным].

Когда Игнатий сказал, что нужно решать вопрос с Иовом, государь одернул его и повелел решить иные важные дела, прежде, чем беспокоить слепого старика. Игнатий не знал, да, и зачем духовному лицу, словно Римскому Епископу, окунаться в грязь и грехопадение, но, вопрос с Иовом уже решался. В Старицу отправился Захарий Петрович Ляпунов для того, чтобы либо убедить патриарха Иова отречься, либо заставить это сделать, на крайний случай, прервать жизнь первого русского патриарха. Предпочтительнее было, чтобы сработал первый вариант и передача полномочий и духовной власти произошла спокойно, принародно, так как это согласовывается с внутренней политикой царя, направленной на преемственность династий и поколений.

Для того, чтобы сработал первый вариант, и патриарх Иоф добровольно, возможно и на Лобном месте, отказался от сана патриарха, использовался фактор возврата и возвышения Ксении Борисовны Годуновой. Иоф был и остается ближайшим другом и соратником уже павшей династии. Такой вот верный слову старичок. Так что роль Ксении Борисовны в политике Димитрия Ивановича приобретала действительно важное значение. Но, даже это не было причиной или поводом к тому, чтобы русский государь лично ездил на поклон к сестре убитого государя [имеется в виду сын Бориса Годунова Федор Борисович].

*…….…*………*

Я сидел во главе большого, массивного, выделанного из дуба, стола, и рассматривал людей, которых сам же пригласил на первое заседание нового органа государственного управления в России — Военного Императорского Совета.

Закончилась эпоха Московского царства, начинается эра Российской империи. Мой предшественник, обладатель не лучшего тела, отчего я испытываю дискомфорт, постоянно называл Московское царство империей, а себя, собственно, императором. И это одно из тех явлений-наследия, которое я признавал за благо.

Петр Первый объявит себя императором и будет искать поддержку европейских