Подавленный мятеж, расстрел повстанцев на горе Принсипе Пио, который запечатлел на своем полотне Гойя, наводит на мысль о бессмысленности принесенной жертвы. Более того, автор вкладывает в уста Моратину собственную мысль о том, что на французских штыках в Испанию шел прогресс. С ней перекликается и ощущение Бланко Уайта, что у Испании в тот день был «единственный в своем роде шанс» вырваться из вековых оков отсталости, власти клерикалов, косности и предрассудков. И она его упустила, когда в дело вступили «испанские навахи и французские ядра». Свое — пусть с ничтожным, коварным Фердинандом у руля, пусть со средневековыми законами и запретами, пусть с вырождающейся и растленной знатью — свое было свято, и его удалось в конечном счете защитить в иррациональном и яростном порыве.

Перес-Реверте оценивает ситуацию из будущего, из XXI века, и видит трагический парадокс: волна национально-освободительного движения, поднявшаяся 2 мая, прославит испанский народ, но отбросит назад, заставит забуксовать поступательное движение испанской истории. Поэтому на поставленный на каждой странице, почти в каждой строчке романа вопрос о выборе ответ дается неоднозначный. Сам Перес-Реверте признавался, что, окажись он перед этим выбором тогда, в 1808 году, но с его сегодняшним знанием о дальнейшем пути Испании, он бы усомнился. Однако воссоздает-то он обстоятельства и людей, которые не знали, но жили чувством, стихийным и всепоглощающим — чувством справедливости и гневом.

День гнева — экстремальная ситуация, когда проявилась сущность тех, кто вышел на улицы, и тех, кто спрятался за шторами. Они не догадывались о подоплеке происходящего и не ведали о последствиях. То, как выглядит их деяние в исторической перспективе, остается «за кадром». В том-то и фокус — возможность двойного прочтения романа. Можно просто погрузиться в захватывающее и ужасное «здесь и сейчас» того далекого 2 мая, где каждый из 350 персонажей для себя определял смысл и меру своего участия в национальной трагедии. А можно переоценить и анализировать изображаемое, пропуская его сквозь призму нашего знания о последующих двух веках. В этом смысле символичны слова лейтенанта Аранго в финале: «Это мы еще посмотрим…»

Что ж, давайте посмотрим.

Елена Огнева

* * *

Ссылка на увеличенную карту: http://oldmaglib.com/p/Perez-Reverte_Arturo__Una_Dia_De_Colera_map.jpg

Это повествование нельзя счесть исторической хроникой, но в нем нет ни слова вымысла. Как нет, впрочем, и главного героя, ибо волею судьбы в мадридские события 2 мая 1808 года вовлечены оказались тысячи людей. Имена многих — храбрецов и трусов, палачей и жертв, — сохранившиеся в Истории благодаря сводкам боевых потерь, спискам убитых, раненых и без вести пропавших, военным бюллетеням, воспоминаниям тех, кто играл в этой трагедии роль заметную или проходную, дают точные сведения исследователю и кладут предел воображению романиста. Все персонажи, упомянутые на этих страницах, существовали на самом деле, все описанные здесь события и значительная часть произнесенных слов соответствуют действительности. Автор ограничился тем, что связал воедино полтысячи мелких, малоизвестных, частных историй, распыленных по архивам и страницам книг. И фантазия его, таким образом, есть не более чем смиренный цемент, скрепляющий отдельные кирпичи постройки. Позволяя себе минимальные вольности, извиняемые словом «роман», автор на этих страницах пытался вдохнуть жизнь в тех, кто на протяжении двухсот лет был всего лишь безымянным персонажем гравюр и живописных полотен или строчкой в сухом перечне безвозвратных потерь.

Они пренебрегли своей выгодой, всецело сосредоточившись на том оскорблении, которое им якобы нанесли. В негодовании от полученной обиды взявшись за оружие и противостав нашим силам, испанцы в большинстве своем вели себя как люди чести.

Наполеон

(слова, приведенные Лас-Казом в «Мемориале Святой Елены»[1])

Моим врагом оказался целый народ — двенадцать миллионов душ, пылающих яростью поистине неутолимой. Все, что творилось здесь 2 мая, было чудовищно. Нет, ваше величество, вы совершаете ошибку. И ваша слава будет погублена в Испании.

Жозеф Бонапарт

(из письма брату, императору Наполеону)

И те, кто решился на это, не принадлежали к числу просвещенных людей. Сии последние, подхватив наполеоновскую корь, во имя новых идей позволили забрить себе лбы, как рекрутам, и облачились во французский мундир. Испанию спасли люди невежественные, не умевшие ни читать, ни писать… И если Испания снискала себе какое-то уважение за роль, сыгранную ею в европейской политике, то лишь благодаря своему темному народу, запечатленному Гойей, столь же темным и столь же гениальным, в образе человека, который, раскинув руки, взглядом бросая вызов, грудью и звериным рыком встречает летящие в него пули.

Анхель Ганивет, «Прекрасная Гранада»[2]

Посвящается Этьену де Монтети,

Лягушатнику

В Мадриде — семь утра, восемь градусов по Реомюру.[3]Взошедшее два часа назад солнце четким контуром лучей обвело башни и колокольни соборов и через весь город наискось ударило в белокаменные стены дворца Орьенте. Ночью шел дождь, и сейчас на площади еще не просохшие лужи поблескивают под копытами лошадей, под колесами трех пустых дорожных карет, только что поданных к «подъезду принца». Флорентийский граф Сельватико — камергер вдовствующей королевы Этрурии, дочери прежних, отрекшихся от престола государей Карла Четвертого и Марии-Луизы, — сверкнув Большим Крестом Карла Третьего на придворном кафтане, выглянул на мгновение из дверей, оглядел экипажи и снова скрылся. Несколько праздных горожан — по большей части женщин — с любопытством наблюдают за этим. Их не больше десятка, и они хранят молчание. Один из двух часовых, охраняющих двери, сонно оперся на ружье с примкнутым штыком. Это, между прочим, его единственное оружие, ибо даже заступающим в караул начальство распорядилось патроны не выдавать. Когда на колокольне соседней церкви Санта-Марии раздается перезвон курантов, солдат косится на своего напарника, а тот широко зевает. До смены еще целый час.

Весь город объят дремотным спокойствием. Открываются первые лавки, хозяева раскладывают товар. Однако спокойствие это — кажущееся, и чем ближе к Пуэрта-дель-Соль, тем заметнее: на Сан-Фелипе, на улице Постас, на Монтере, у церкви Буэн-Сусесо, на улице Карретас, у застекленных витрин книжных магазинов, по раннему времени еще запертых, горожане собираются кучками, ручейками стекаются к дверям почтамта. А по мере того как город просыпается, зевает и потягивается, все больше людей выходит на балконы, выглядывает из окон. Прошел слух, будто наместник Наполеона в Испании маршал Мюрат, он же великий герцог Клеве-Бергский, сегодня собирается отправить королеву и инфанта дона Франсиско де Паула во Францию, где уже находятся низложенная августейшая чета и их сын, новый монарх Фердинанд Седьмой. Отсутствие вестей от него и о нем и тревожит людей сильней всего. Уже второй день нет почты из Байонны, и народ шушукается, что, мол, эстафеты перехватывают. И еще толкуют, что император, чтобы легче было покончить с ныне царствующей фамилией, намерен собрать всех членов ее в одном месте, а молодой Фердинанд противится этому и послал тайные инструкции Верховной хунте, возглавляемой его дядей, инфантом доном Антонио, сказав якобы так: «Корону с меня снимут только вместе с головой».