Фальк вернулся мыслями к фотографии. Люк, Гретчен, он сам. И Элли Дикон, с ее длинными черными волосами. Как же они дружили. Тесно, как бывает только в те годы, когда веришь, что друзья даны тебе судьбой и ничто никогда вас не разлучит.

— Но вы-то с ним оставались на связи? — спросила Гретчен.

— То да, то нет. — Это, по крайней мере, было правдой. — Встречались время от времени за пивом, когда он бывал в Мельбурне, ну, в этом роде. Времени свободного становилось все меньше, понимаешь? У него семья, у меня — работа.

— Да все в порядке, тебе не нужно оправдываться. Мы все тут чувствуем себя виноватыми.

Общинный центр был полон народу. На крыльце Фальк замешкался, и Гретчен потянула его за руку.

— Ладно тебе, все будет в порядке. Большинство тут тебя даже не вспомнит.

— Тех, кто вспомнит, будет достаточно. Особенно после той фотографии в церкви.

Гретчен сочувственно поморщилась.

— Да, понимаю. Я тоже была в шоке. Но, слушай, людям тут и так есть о чем побеспокоиться, кроме тебя. Просто не высовывайся. Выйдем через заднюю дверь.

Не дожидаясь ответа, она подхватила Фалька за рукав одной рукой, сына — другой и повела внутрь, с легкостью лавируя в толпе. В помещении стояла страшная духота. Кондиционер центра старался изо всех сил, но эта битва была проиграна заранее. Все больше народу искало пристанище в тени, под крышей. Люди с серьезным видом переходили от группки к группке, держа на весу пластиковые стаканчики и тарелки с шоколадным риппл-кейком[1].

Гретчен пробиралась через толпу, прокладывая им дорогу к французским дверям, через которые настигнутая клаустрофобией толпа выплескивалась на видавшие виды детскую площадку. У изгороди им удалось найти клочок тени, а Лэчи побежал попытать удачи на раскаленной горке.

— Тебе не нужно стоять рядом со мной, если это может опорочить твое честное имя, — сказал Фальк, поглубже надвинув шляпу на лоб, чтобы прикрыть лицо.

— Ой, да ладно тебе. Тем более, у меня это и у самой прекрасно получается.

Фальк обвел площадку взглядом, заметив пожилую пару, которая, как ему показалось, могла быть когда-то друзьями отца. Они беседовали с молодым офицером полиции, который, облаченный в полную форму и сапоги, потел под обжигающими лучами солнца. Они с Фальком обменялись вежливым кивком, и его потный лоб блеснул на солнце.

— Эй, — сказал Фальк. — Уж не он ли заменил Барбериса?

Гретчен проследила за его взглядом.

— Ага. Ты слышал о Барберисе?

— Конечно. Очень грустно. Помнишь, как он нас до смерти запугивал историями про детей, которые баловались с уборочной техникой?

— Да уж. Этот его сердечный приступ мог случиться еще двадцать лет назад.

— И все же. Какая жалость, — искренне сказал Фальк. — Так кто этот новый парень?

— Сержант Рако, и если тебе показалось, что он не в своей тарелке, — это потому, что так оно и есть.

— Что, так плох? Мне показалось, он неплохо ладит с людьми.

— Да на самом деле я не знаю. Он здесь и пяти минут не пробыл, когда это все случилось.

— Врагу бы не пожелал оказаться в подобной ситуации в свои первые пять минут.

Ответ Гретчен прервало внезапное оживление у французских дверей. Толпа уважительно расступилась, что бы пропустить Барб и Джерри Хэдлеров, которые только что выбрались наружу, моргая от солнечного света. Крепко держась за руки, они переходили от одной группки к другой. Пара слов, объятия, стоический кивок, следующий.

— Ты когда с ними в последний раз разговаривал? — прошептала Гретчен.

— Двадцать лет назад, не считая прошлой недели, — ответил Фальк. Он ждал. Когда Джерри их заметил, он был все еще на той стороне площадки. Бесцеремонно высвободившись из объятий какой-то полной дамы, он оставил ее с распростертыми в воздухе руками.

Вот Фальк и здесь, как ему и было сказано. И теперь он смотрел, как отец Люка направляется прямиком к нему.

Гретчен среагировала первой, перехватив Джерри с объятиями. Их с Фальком глаза встретились над ее плечом; зрачки у Джерри были огромные, глаза блестели. Фальк мельком задумался, не принял ли он что-то, чтобы выдержать этот день. Когда Гретчен его отпустила, Джерри протянул Фальку руку, крепко сжав его ладонь горячими пальцами.

— Значит, все-таки добрался, — сказал он нейтральным тоном; Гретчен рядом переминалась с ноги на ногу.

— Добрался, — ответил Фальк. — Я получил твое письмо.

Джерри продолжал глядеть ему прямо в глаза.

— Верно. Что ж, я подумал — важно, чтобы ты был здесь. Ради Люка. И я не был уверен, что ты сюда выберешься, приятель[2].

Последняя фраза тяжело повисла в воздухе.

— Как же иначе, Джерри, — Фальк кивнул. — Это важно — быть здесь.

Сомнения Джерри имели под собой почву. Неделей раньше Фальк сидел за рабочим столом, молча уставившись на фотографию Люка в газете, когда зазвонил телефон. Прерывающимся голосом, который Фальк не слышал уже двадцать лет, Джерри сказал ему, когда и где состоится поминальная служба. «Там и увидимся», — сказал он безо всякой вопросительной интонации. Старательно избегая взглядом пикселей, из которых складывались глаза Люка, Фальк промямлил что-то о загруженности на работе. Через два дня пришло письмо. Джерри, должно быть, отправил его, как только повесил трубку.

Той ночью Фальку не спалось.

Они оба неловко покосились на Гретчен. Та, нахмурившись, смотрела на «паутинку», по которой не слишком уверенно карабкался ее сын.

— Ты в городе на ночь остановился, — сказал Джерри. Вопросительная интонация опять отсутствует, отметил про себя Фальк.

— Над пабом.

Над детской площадкой повис вопль, и Гретчен досадливо фыркнула.

— Черт. Так я и знала, что к этому идет. Простите. — И она убежала. Джерри схватил Фалька за локоть и развернул прочь от толпы. Руки у него тряслись.