Но лучшие военачальники царства были премного удивлены, не получив его. Зато были позваны все, кто так или иначе был причастен к покушению на жизнь Ментесоуфиса. Это привело к кривотолкам, но высокомерие настолько ослепило виновных, что они не находили никаких причин для недоверия. Прошло уже много времени, и царица оказывала им особые почести и любезности. Когда они думали о том, с каким умением она управляет страной, то убеждались, что сослужили ей хорошую службу, освободив ее от столь ничтожного супруга. Разве не само собой разумеется, что она благодарна им и выделяет их из толпы остальных сановников? Приготовления к пиру повлекли за собой большие издержки, что было воспринято всеми как добрый знак.

Зал был огромен. Ряды колонн поддерживали низкие своды, которые, как и стены, украсили фресками самые выдающиеся художники. Вход состоял из высоких, но узких дверей из позолоченной бронзы.

Среди цветов были расставлены серебряные и золотые блюда с яствами. Ко всем колоннам были прикреплены факелы из душистого смолистого дерева, которые распространяли приятный, теплый свет. Красивые рабыни, на которых не было ничего, кроме цветов в волосах и повязок вокруг бедер, разносили еду и наливали всем вдоволь лучшие вина. Веселье царило среди приглашенных, которые возлежали на драпированных пурпуром или золотом ложах. Поистине царица, которая пожелала появиться лишь в самый разгар пира, угощала их с царской щедростью, а Сендьи, которому было предоставлено почетное место, откровенно торжествовал победу. Итак, Нитокрис извещает его тайно о своем к нему расположении. Вскоре он займет место на троне фараона…

Но вот где-то в глубине дворца прозвучал гонг, и бронзовые двери распахнулись. В самом своем роскошном ожерелье, с короной на голове и бичом правосудия в руке появилась царица. Ее сопровождали две огромные нубийские рабыни, которые, скрестив руки, встали по обеим сторонам двери.

Криками одобрения приветствовали собравшиеся блистательное появление царицы, которая, улыбаясь, остановилась на вершине лестницы. Она не сказала ни слова, но подала знак рукой.

Затем произошло нечто неслыханное: стены на противоположной стороне зала разверзлись и сквозь большой зев хлынул огромный поток воды, который, клокоча и гася факелы, опрокидывал людей и сметал все на своем пути. То было божество Нила, которого Нитокрис сковывала долгие месяцы и теперь обратила на тех, кто был виновен в гибели ее возлюбленного.

Неподвижная, в тяжелых одеяниях, она осталась стоять на вершине лестницы, слушая сквозь рев бурлящей, пенящейся воды вопли захлебывающихся гостей. Она созерцала, как вода поднялась и в ней теперь плавали трупы, яства и цветы. Вода быстро дошла до дверного порога. Вновь сделала Нитокрис знак рукой, опять прозвучал гонг и так же тихо закрылся проем в стене, остановив доступ воды.

Совсем рядом с царицей внезапно всплыло мертвое тело. Она узнала Сендьи, на чьем лице запечатлелось бесконечное изумление. Очевидно, смерти он ожидал меньше всего. Нитокрис. рассмеялась.

Она отступила назад, и двери водяной усыпальницы закрылись за ней.

– Пусть утром, – сказала она своему управляющему, – очистят зал и трупы бросят шакалам в пустыне. Там их проклятые души будут блуждать, не зная ни отдыха, ни покоя, а мой супруг в полях умерших не будет оскорблен их видом.

И она удалилась.

Когда на следующий день женщины вошли в покои своей госпожи, они не нашли там Нитокрис. Ее тело обнаружили в саду, у подножия самой большой башни. Возмездие свершилось, и Нитокрис отправилась в путь, последовав за своим возлюбленным. И все были изумлены, ибо прекрасно было мертвое лицо и на щеках, как у живой, цвели розы.

Арабы из Гизы утверждают, что привидение Нитокрис бродит возле самой малой из трех пирамид. В разгар полдня или во время заката солнца там появлялась прекрасная женщина. Тех мужчин, что приближаются к ней, как уверяют египтяне, она сводит с ума своими чарами и затем умерщвляет.

Ежедневно, в тот час, когда солнце огненной бурей изливается на Сион, город засыпает от жары. На него обрушивается безмолвие и появляются полчища мух. Даже бродячие собаки слоняются в поисках тенистого местечка, чтобы переждать там полдневный зной.

В один из таких летних дней 854 года до Рождества Христова град Давидов был погружен в сон. Спали жители глинобитных хижин у древних Ифраимовых ворот, спали и обитатели нового дворца царя Соломона. Даже дворцовые стражники отыскали себе уголок в тени и дремали там, опершись на копья. Иногда сонливым, привычным движением кто-нибудь из них отгонял рукой назойливых насекомых от потного лица. Никто не мог хоть на мгновение задержать свой взор на недавно завершенном храме Яхве без того, чтобы не зажмурить сейчас же глаза, ибо солнце ярко отражалось от позолоченных драгоценных плит и ослепительно белого мрамора.

В женском дворце, как и везде, царили покой и безмолвие, кроме тех сумрачных помещений, откуда колоннада из душистых кедров выводила во внутренний двор, где весело и бодро журчал фонтан. Лишь этот звук оживлял тишину и напоминал своей однообразностью о тех тяжелых, каторжных работах, на которых скованные рабы денно и нощно ворочали мельничные жернова, дабы обеспечить город хлебом. На низком, укрытом драгоценными покрывалами ложе полулежали друг подле друга две женщины и перешептывались столь тихо, что их не было слышно уже за три шага. Обе из-за жары были прикрыты лишь прозрачными покрывалами и обе были красивы, но различной красотою. Иштар, финикиянка, своей смуглой кожей, черными как ночь волосами, не закрывавшими золотых серег, и своими глазами цвета амбры была полной противоположностью Даны, аммонитянки, с ее прозрачной кожей, рыжеватыми волосами и темными глазами.

Удобно откинувшись и слегка свесив одну ногу, возлежала Иштар на подушках и, казалось, грезила. Время от времени она отрывала выкрашенными хной ногтями виноградную ягоду от целой грозди, которую держала в другой руке. Дана склонилась над ней и оживленно что-то ей говорила.

– Дозорные, которые обогнали ее караван, утверждают, что она самая прекрасная из женщин, которые кто-либо рождались на земле. Радом с нею все становятся тусклыми и непривлекательными. Они сказали также, что ее мудрость равна ее красоте. Иштар тихо рассмеялась, отбросила гроздь винограда и заложила руки за голову.

– Если она так мудра, то будет избегать открытого соперничества с нами. Почему мы должны тревожиться? Какая женщина захочет за один день обрести столько врагов?

Дана нетерпеливо пожала плечами и гибким движением поднялась с ложа. Она была небольшого роста, но ее тело было столь соразмерно и совершенно, что это не бросалось в глаза.

– Она царица, – разгневанно крикнула Дана, – она привыкла властвовать одна. Для нее мы всего лишь женщины, подобно всем остальным, послушное стадо, забава царя.

– Пустые речи, Дана. Мы жены Соломона, а не какие-то там побирушки. Я дочь Хирама, царя Тира. Ни Соломон, ни кто-либо иной не осмелятся оскорбить меня.