Конечно, тогда, в 1940 году, в студии Би-би-си было совсем не «все в порядке» – на верхних этажах погибло семь сотрудников, но Белфрейдж в тот момент не мог этого знать, а если бы и знал, все равно продолжал бы вещание.

В те времена Джульетта так отточила слух на невнятных разговорах Годфри Тоби в «Долфин-Сквер», что ей иногда казалось: она одна уловила слабый голос диктора, подбадривающий слушателей. Возможно, именно поэтому она после войны пошла работать в Би-би-си. «Все в порядке».

Джульетта хотела незаметно исчезнуть, но Прендергаст опередил ее вопросом:

– Не хотите пообедать в нашей столовой?

В доме номер 1 была своя столовая, жалкое подобие той, что располагалась в подвале главного дома вещания, и Джульетта всячески старалась избегать тамошней прокуренной и изрядно зловонной атмосферы.

– Я бы с радостью, мистер Прендергаст, но у меня с собой сэндвичи, – сказала она, старательно изображая сожаление. Чтобы быть у него на хорошем счету, порой требовалась актерская игра. – Может, пригласите фройляйн Розенфельд?

Фройляйн Розенфельд, австриячка (хотя все упорно звали ее немкой; «Это одно и то же», – заявил Чарльз Лофтхаус), служила консультантом по всем вопросам, относящимся к немецкому языку. Фройляйн, как ее часто называли, было лет шестьдесят: плотная, очень не к лицу одетая, она абсолютно ко всему, даже к сущим мелочам, относилась с мрачной серьезностью. Она приехала в Англию в тридцать седьмом году на конференцию по этике и приняла мудрое решение – не возвращаться обратно. А потом, конечно, была война, и после войны возвращаться уже стало не к кому. Фройляйн показала Джульетте фотографию: пять хорошеньких, веселых девушек на пикнике. Белые платья, широкие белые ленты в длинных темных волосах. «Мои сестры. Я в середине, вот. – Фройляйн Розенфельд робко указала на самую невзрачную из пяти. – Я была старшая».

Джульетте нравилась фройляйн Розенфельд, такая явная европейка на фоне окружающих, таких явных англичан. До войны фройляйн была другим человеком: она преподавала философию в Венском университете. Джульетта решила, что даже одной из этих трех вещей – война, философия, Вена – достаточно, чтобы придать человеку серьезности и мрачности, а также, возможно, неумения одеваться. Если Прендергаст намерен обеспечить на обеде атмосферу радости, ему нелегко придется.

Вообще-то, Джульетта сказала правду – у нее в самом деле были с собой сэндвичи: с салатным майонезом и яйцом, наскоро сваренным, пока она, зевая, ковыляла по квартире сегодня утром. Было лишь начало марта, но в воздухе уже брезжило сияние весны, и Джульетта решила, что неплохо будет для разнообразия поесть на свежем воздухе.

В Кавендиш-сквер-гарденс она без труда нашла свободную скамью – других дураков, решивших перекусить снаружи, не было. На траве уже проступил румянец крокусов, и желтые нарциссы храбро пробивались из земли, но анемичное солнце не грело, и Джульетта сразу продрогла.

Сэндвич ее не утешил – бледный, вялый, он был весьма далек от «завтрака на траве», который она воображала себе утром. Но Джульетта старательно съела его весь. Недавно она купила новую книгу, «Средиземноморскую кухню» Элизабет Дэвид. Покупка, продиктованная надеждой. Единственное оливковое масло, которое Джульетте удалось достать, нашлось в местной аптеке, во флакончике. «Вам ведь ушные пробки размягчать?» – спросил фармацевт, когда Джульетта протянула ему деньги. Она предполагала, что где-то есть другая, лучшая жизнь, главное – суметь ее найти.

Доев сэндвич, Джульетта встала и стряхнула крошки с пальто, встревожив зоркую стайку воробьев, – они дружно взлетели и упорхнули на пыльных лондонских крылышках, готовые вернуться за крошками, как только она уйдет.

Джульетта направилась в сторону Шарлотт-стрит, но не в тот ресторан, где была вчера вечером, а в кафе «Моретти», где она бывала время от времени, рядом с театром «Скала».

И вот, проходя Т-образный перекресток Бернерс-стрит, она заметила его.

– Мистер Тоби! Мистер Тоби!

Джульетта ускорила шаг и догнала его как раз в тот момент, когда он собирался свернуть за угол, на Кливленд-стрит. Она дернула его за рукав. Это был смелый поступок. Однажды она поразила его точно таким же поступком, вручив ему оброненную перчатку. Она помнит, что подумала: «Ведь обычно это женщина так сигнализирует мужчине о своих намерениях, роняя многозначительный платок или кокетливую перчатку». «О, благодарю вас, мисс Армстронг, – сказал он ей тогда. – Иначе я находился бы в полной растерянности относительно ее местонахождения». И ему, и ей было в то время не до флирта.

Она добилась того, что он замедлил шаг. Обернулся, явно ничуть не удивленный – значит слышал, как она его окликала. Посмотрел на нее непроницаемым взглядом, ожидая, что будет дальше.

– Мистер Тоби? Это я, Джульетта, помните меня? – Конечно, он ее помнит, как же иначе! Пешеходы неуклюже огибали их. Мы как островок в океане, подумала она. – Джульетта Армстронг.

Он приподнял шляпу – серую трильби, вроде бы знакомую Джульетте. Слабо улыбнулся и сказал:

– Извините, мисс… Армстронг? Вероятно, вы меня с кем-то спутали. Хорошего вам дня.

Он повернулся и зашагал прочь.

Это он! Она знала, что это он. Та же тяжеловатая фигура, невыразительное совиное лицо, очки в черепаховой оправе, старая шляпа-трильби. И наконец, неопровержимое – и слегка пугающее – доказательство: трость с серебряным набалдашником.

– Джон Хэзелдайн, – произнесла она вслух его настоящее имя.

Она никогда в жизни его так не называла. Это имя прозвучало обвинением.

Он замер на полушаге, спиной к ней. Засаленный габардиновый тренчкот был слегка припудрен тальком перхоти. Похоже, это все тот же, в котором он проходил всю войну. Неужели он никогда не покупает новой одежды? Она ждала, что он повернется к ней и снова отречется от себя, но прошел миг – и он просто двинулся дальше, постукивая тростью по серой лондонской мостовой. Джульетту отбросили. Как перчатку, подумала она.

«Вероятно, вы меня с кем-то спутали». Как странно снова слышать его голос. Это ведь он! Почему же он притворяется кем-то другим, ломала голову Джульетта, усаживаясь за столиком в кафе «Моретти» и заказывая кофе у мрачного официанта.

Она ходила в это кафе до войны. Название осталось, хотя владелец был уже другой. Само кафе – маленькое, не слишком чистое, скатерти в красно-белую клетку вечно в пятнах. Персонал постоянно менялся, никто не помнил Джульетту в лицо, никто не приветствовал как старую знакомую – это скорее хорошо, чем плохо. Кафе на самом деле было ужасное, но Джульетта питала к нему слабость. Оно было нитью, ведущей в лабиринт, и по этой нити Джульетта могла пробраться в довоенную пору, к довоенной самой себе. В мутной атмосфере «Моретти» боролись между собой невинность и опыт. Когда Джульетта, вернувшись в Лондон, обнаружила, что кафе до сих пор на месте, ее это немало обрадовало. Столько всего исчезло без следа. Она закурила и стала ждать свой кофе.

В кафе бывало много иностранцев различного толка, и Джульетта любила просто сидеть и прислушиваться к акценту, пытаясь догадаться, откуда приехал тот или иной посетитель. Когда она только начала сюда ходить, в кафе распоряжался сам мистер Моретти. Он всегда был к ней внимателен, называл ее синьориной и осведомлялся о ее матери. («Как поживает ваша mamma?») Разумеется, мистер Моретти не был знаком с ее матерью, но таковы, видимо, итальянцы: самочувствие матерей волнует их гораздо больше, чем британцев.