— Я не могу быть рабом!

— Любой, кто попал в фургон Тома, становится рабом, Амнезия.

— Меня зовут Глеб!

— У меня тоже два имени.

— У меня одно имя! Глеб! Так меня зовут! Глеб! И никак иначе!

— Хорошо. Я понял. Только не кричи. Здесь и без того страшно.

Глеб, сделав над собой усилие, закрыл глаза и медленно сосчитал до десяти. Ирт внимательно смотрел, как шевелятся его губы.

— Так ты знаешь, что это за место? — спросил Глеб, чуть успокоившись.

— Говорят, это школа Ордена Смерти.

— Что?

— Здесь Двуживущие под присмотром учителей оттачивают свое мастерство.

— Какой Орден? Смерти?

— Да. Разве ты ничего о нем не слышал?

— Нет.

— Странно, — удивился Ирт. — Об этих людях знают все, их бояться, с ними не связываются. Они убивают Одноживущих. Просто так, безо всякого повода. Они вырезают целые деревни, никого не жалея. В городах они устраивают погромы. Их лица всегда скрыты костяными масками, похожими на черепа. Это страшные люди.

— Значит, мы влипли в историю, — проговорил Глеб и покосился на закрытую дверь, из-за которой доносился приглушенный лязг мечей. — И что будет дальше?

— Скоро нас отведут на арену. И заставят драться с Двуживущими. Так мне объяснили.

— Нам дадут оружие?

— Я не знаю.

— Нас отпустят, если мы победим?

— Мы не победим, — спокойно сказал Ирт. — Они — Двуживущие. Это они всегда побеждают. А мы… Сейчас мы все готовимся к смерти…

8

Трижды, скрежеща, открывалась дверь. И люди вздрагивали, поворачивали головы, замирали напряженно.

В первый раз принесли хлеб. Два ничем не примечательных человека внесли его на большом подносе, поставили у порога и сразу исчезли. Никто не успел как следует их разглядеть, никто не понял, были они Двуживущими, или же рабами, как все прочие заключенные.

Потом те же люди принесли воду в деревянных ведрах.

А когда хлеб кончился, дверь открылась в третий раз.

В комнату шагнул высокий человек с костяной маской на лице, и с алой повязкой на рукаве черного плаща. Мгновение он стоял неподвижно, и лишь живые глаза в прорезях мертвой маски двигались — тяжелый взгляд скользил по лицам невольников. Медленно поднялась рука, шевельнулся указательный палец:

— Ты…

Круглолицый рябой здоровяк выронил недоеденную горбушку.

— Ты…

Пожилой крестьянин побледнел, привалился к стене.

— Ты…

Долговязый жилистый парень покачнулся, стиснул кулаки. Рот его перекосился, губы шевельнулись — сперва почти беззвучно. Потом — исторгнув крик:

— Нет! Не пойду!

Человек в маске вмиг очутился возле него — никто и понять ничего не успел, разве один только Глеб. Сверкнула сталь, окрасилась кровью. Крик прервался. Мешком осело мертвое тело, стукнулась об пол безвольная рука, разжался кулак.

— Значит, ты… — обагренный клинок уперся в грудь Ирту.

— И я, — Глеб смял в пальцах хлебный мякиш, поднялся рывком.

Какой смысл оттягиваться неминуемое?

Человек с костяным лицом смерил его взглядом. Согласился:

— И ты.

Глеб успокоился.

9

Их привели в просторный восьмиугольный зал, освещенный множеством факелов. Высокий потолок поддерживали деревянные колонны, истыканные метательными ножами и топорами, к колоннам прижимались соломенные, истерзанные дротиками и стрелами манекены. Возле одной из стен стояли узкие скамьи. На них — словно куры на насесте — тесно разместились Двуживущие — человек, наверное, тридцать. Справа от них, в затененной нише, наполовину завешенной черной бархатной шторой, поблескивал разнообразным оружием причудливый стеллаж.

К нему-то и подвели рабов.

— Выбирайте, чем будете сражаться, — сказал человек в маске. — Если выживете, можете идти на все четыре стороны.

Глеб, не торопясь, оглядел ряды оружия. Боевые топоры его не заинтересовали, молоты показались слишком тяжелыми, изящные шпаги, напротив, выглядели несерьезно. Мечи…

Круглолицый рябой здоровяк взялся за рукоять прямого меча, вытянул его из стеллажа, осмотрел широкий клинок, со знанием дела попробовал остроту лезвия на ногте большого пальца. И глянул в сторону молчаливых Двуживущих — затравленно глянул и нерешительно.

Кем он был раньше? Мясником? Резчиком скотины?..

Пожилой крестьянин выбрал короткую секиру — наверное, вспомнил, как колол топором дрова.

— Что посоветуешь? — шепнул Ирт и тронул Глеба за плечо.

— Бери, что покажется привычным, — ответил Глеб и взялся за древко копья.

— Тогда я выберу молоток, — решил Ирт. — Когда-то я работал в кузне.

— Это клевец, — сказал Глеб. — Возьми лучше соседний, у него рукоять длиннее.

Копье себе Глеб выбрал хорошее — средней длины, не легкое и не тяжелое, с наконечником в форме тополиного листа, с тремя остро отточенными полосами-лезвиями на верхнем конце древка — чтобы враг не мог за него схватиться, с трехгранным шипом-подтоком на пятке копья. Так и хотелось перехватить оружие, закрутить, рассечь воздух, заставить его петь… Но Глеб не собирался показывать свое боевое умение. Пусть это окажется сюрпризом для врагов.

Он ведь когда-то учился…

Учился много раз, во множестве жизней…

Глеб нахмурился: снова это странное чувство. Обрубки воспоминаний. Неясная тревога.

Нет, не время сейчас заниматься самокопанием.

Нужно сосредоточиться…

Он крепко стиснул древко, сжал обеими руками, выставил копье перед собой, держа его нарочито неумело, жестко. Посмотрел на Двуживущих, перехватил их взгляды, отвел глаза.

Они что, все сразу нападут? Или небольшой группой? Или только один из них выйдет против четверки крестьян-неумех, а остальные будут смотреть, болеть за товарища, подбадривать его криками?

— Готовы? — почему-то к нему одному обратился человек в маске. И Глеб механически кивнул, развернул плечи, вскинул голову. Он решительно вышел в центр зала и повернулся лицом к людям на скамейках.

Пускай потом гадают, кто он такой. Наверное, решат, что он охотник или отставной солдат-наемник.

Пусть думают, что хотят, вспоминая свою смерть, оправдывая свое поражение.

Пусть…

Глеб усмехнулся, вспомнив, как расправился с тремя упырями. Первому вырвал глаза, свернул шею и сломал позвоночник. Второго насадил на подхваченный с земли кол, пригвоздил к земле. А третьему вывернул руку, сбил с ног, а потом размозжил его уродливую шипящую голову о шершавый серый камень, вросший в землю.