Убедились.

Гражданка Е.К., двадцати шести лет, проходя практику в психоневрологическом диспансере, поставила на учет гражданку Е.К., двадцати шести лет, с предварительным диагнозом — скиофобия.

— Так вы на психиатра учитесь?

— Вроде того…

— Но ведь вы сами себе поставили диагноз. Разве это не повлияет в дальнейшем на возможность работы по специальности и на продвижение по службе?

— Скиофобия — это просто боязнь теней, — объяснила женщина. — Что тут опасного? Клептоман, к примеру, или клаустрофобик куда опаснее и проблемней для общества, чем я. Но, в общем, вы правы. Поработав в диспансере, я решила, что вряд ли хочу работать в психологии на тех условиях финансирования и информационного доступа, которые может предоставить наше государство. И, вполне вероятно, поэтому сама себе и поставила такой диагноз. Это на подсознательном уровне, понимаете?

Отвечала женщина охотно, заметив малейший отблеск удивления в глазах допрашивающего, тут же подробно все объясняла, предупреждая вопросы и опережая своими ответами возникшие в ходе беседы неясности. Так что минут через двадцать сотрудник, ее допрашивающий, извинился, вышел и, жалуясь на головокружение, попросил его сменить. Объяснить свою просьбу толком не смог, говорил о странном чувстве, будто женщина знает наперед, что он спросит.

Тогда куратор пошел на разговор сам.

Женщина и ему отвечала охотно: сразу же подробно объяснила, где именно в данный момент, по ее предположению, может находиться объект… “извините, гражданин Иероним Глистин, 31 год, проживающий…”. По ее словам, гражданин Глистин в данный момент уже должен был благополучно прибыть в психиатрическое отделение больницы №… и, обратившись к дежурившему там сегодня с восьми утра доктору Кличенко, получить подтверждение предварительного диагноза, поставленного ею в момент контакта с Иеронимом Глистиным в его квартире. После чего, по предположению женщины, доктор Кличенко обязательно оформит поступившего больного по всем правилам и поместит его в клинику для полного или частичного излечения. Женщина созналась, что, конечно, доктор Кличенко был предварительно извещен ею о прибытии в клинику редкого больного, а учитывая тему диссертации доктора, она уверена, что в ближайшие несколько месяцев нечего и думать о том, чтобы повидать больного или, не дай Бог, растревожить его состояние чем-то вроде допроса.

Куратор в этот момент беседы еще не совсем поверил в недосягаемость объекта 57, поэтому автоматически поинтересовался темой диссертации доктора Кличенко, о чем пожалел уже через три минуты. Женщина затараторила что-то об “иллюзорно-галлюцинаторном расстройстве сознания Иеронима Глистина, с ее точки зрения, вызванного неврастеническим синдромом из-за повышенной утомляемости, чрезмерной впечатлительности больного, нарушения сна”, но при этом заметила, что доктору Кличенко она по телефону предоставила немного другую гипотезу, “потому что, понимаете, он занимается в основном проблемами атеросклероза головного мозга; я и постаралась привлечь его внимание именно в этом аспекте”.

Куратор вынужден был встать из-за стола и подойти к окну, борясь с легким головокружением.

На вопрос, зачем она это сделала, женщина честно ответила, что иначе поместить Иеронима Глистина в клинику под наблюдение такого известного доктора, как Кличенко, было бы весьма проблематично.

— Там отлично оборудованная, закрытая клиника. Доктор Кличенко пользуется большим авторитетом, без его разрешения никто не может иметь допуск к больному, — наклонив голову и стараясь заглянуть честными глазами в глаза куратора, вещала женщина.

Лицо ее — маленькое, с острым подбородком, большим сочным ртом и странными глазами неопределенного темного цвета — больше всего привлекало высокими скулами и цветом кожи — бледный, словно подогретый изнутри свечением крови, оттенок слоновой кости. Причем, если скулы вдруг зажигались яркими пятнами возбуждения, то все лицо тогда бледнело еще больше, почти обморочной холодной белизной, притягательно выделялись глаза и крупный рот, словно для устрашения — так некоторые насекомые и рыбы меняют окраску на бойцовую или предупреждающую об опасности отравления.

Итак, женщина оказалась в квартире объекта потому, что ее попросила об этом мать Глистина. Она была очень обеспокоена состоянием сына за последние два месяца, обратилась за помощью “через знакомых и знакомых знакомых, — вы же понимаете!..” к известному в Москве доктору психиатрии, а этот самый доктор отослал ее к Е.К.

Почему?

Ответ очень озадачил куратора.

— Потому что Иероним был принципиальным девственником! Он даже состоял в клубе девственников и однажды публично заявил об этом на всю страну, посетив телевизионное ток-шоу вместе с главным девственником страны — самым известным знатоком “Что? Где? Зачем?”. Нет, вы поймите, я бы не пошла к нему, если бы не его имя, — тараторила женщина. — Я, когда увидела инициалы, сразу же позвонила и узнала, что такое “И”? Оказалось, что Иероним! Представляете: такое редкое имя, оно все и решило, потому что, если бы он оказался Иваном, Ираклием или Игнатом, я бы не стала заниматься этим принципиальным девственником ни за что! Почему? Вы не понимаете почему? Вы же отобрали… извините, изъяли на время мой блокнот и уже наверняка изучили его в подробностях, а там под номерами двенадцать, двадцать один… нет, не помню, но там уже есть три имени на “И”, понимаете? Не понимаете? Послушайте, сядьте, не расхаживайте по комнате туда-сюда, у вас налицо все признаки синдрома Кандинского — Клерамбо — вы заперли дверь на замок, все время тревожно поглядываете в окно, то и дело вытираете руки платком — потеют? Вы чересчур возбуждены… Ну хорошо, хорошо, не кричите, не будем касаться вопросов вашего здоровья. Хорошо, я коротко и ясно отвечу на поставленный вопрос, только вы сядьте и не дергайте так головой, как будто у вас тик. В моем блокноте нет двух одинаковых имен; это принципиально, это основное условие Богдана Халея. Когда я узнала, что Иероним не Игнат, не Иван… Ладно, это я уже говорила. Когда я узнала его имя, я взяла у матери Глистина телефон его близкого друга и позвонила узнать, действительно ли Иероним является принципиальным девственником, потому что, сами понимаете, принципиальность в этом деле самое главное. Человек может просто по каким-то причинам создавать у окружающих определенное мнение о себе, а на самом деле… Я не отвлекаюсь, это очень важно, потому что помочь Иерониму Глистину выйти из суицидального состояния я могла только при условии, если он действительно идейный девственник! Как именно помочь? Послушайте, а психиатры у вас работают? Нет, ничего такого, просто я подумала, что лучше говорить с человеком, который меня быстрее поймет.

— Может быть, вызвать его психиатра? Кто-то же наблюдал этого придурка, проводил сеансы, лечил!..

Этот вопрос молодой наблюдатель задал, когда прибывшая на место группа облазила все чердачные помещения дома, где жил объект 57.

— Может быть, его психиатр знает, где он может прятаться?!

— Да! — серьезно заявила женщина, когда куратор медленно сел за стол и уговорил себя попробовать разглядеть цвет ее глаз. — Да, вы не ошиблись, я приехала, чтобы лишить его девственности. Некоторым суицидникам это очень помогает. Может быть, приток крови к определенным участкам мозга, болевые ощущения и шоковое состояние потери чего-то, что свято и фанатично сохранялось многие годы, является лучшим лекарством для излечения суицидального синдрома? Что вы так смотрите? Человек в момент полового сношения как бы заново определяет жизнь, он одновременно переживает и момент рождения, и момент смерти. Доктор Лурье, например… Ладно, не буду, я только хотела сказать, что обычно в момент этих самых переживаний жизнь побеждает желание смерти. Между прочим, мною лично проведены определенные исследования суицидных проявлений у сектанток. Так вот, некоторые из них, уже дошедшие в своей фанатичности и презрении к собственной жизни до состояния полного абстинического равнодушия, возвращались к полноценной жизни, как это ни странно, после… угадайте? Ну? После изнасилования, например! А уж если оно заканчивалось беременностью, то излечение можно было считать законченным.